Через Лету обратно (Запоздалый шестидесятник) - [9]

— Отдыхай! — сказал ей.

Но чем же ее еще занять, раз я дал нам с ней десять минут? Жалко ее, конечно, ужасно! Но, во-первых, я уже ее описал во многих книгах. И если быть только с ней, то ничего больше не напишешь.

— Посмотри на градусник. Да нет, за окном!

Начал прикидывать уже, как ее одеть. Как куколку ее одеваю! В смысле — все сам.

Стала усиленно делать вид, что пытается рассмотреть градусы на термометре сквозь два стекла. Наморщила лобик. Потом от напряжения даже пукнула. Я рассмеялся. Но если вы думаете, что она действительно что-то пытается сделать, то вы глубоко ошибаетесь. Никогда! Всегда — отдыхает. А если изображает, будто что-то делает, то только в форме пародии, иногда очень смешной, на этом и держится. Поэтому я даже скучаю без нее. Но не дай бог она действительно что-то возьмется делать. Костей не соберешь. Вот такая идиллия.

— Понятно, — сказал. — Значит, градусник ничего не показывает.

— Ну почему, Венчик? — даже обиделась. — Я смотрю.

— Ладно. Посмотри лучше холодильник, что там съедобное есть. Не считая «колобка».

— Открыла, Венчик! — радостно доложила.

— Молодец. Теперь посмотри внимательно, что там можно пожрать.

Минут пять доносилось лишь громкое шуршание.

— Ну что ты шуршишь? — сорвался я.

— Я ищу!

— Когда ищут, находят. А ты просто шуршишь!

Ну вот, набрал, кажется, необходимую злость.

— Ну вот же! — вытащила наконец, торжествуя, обглодок сыра. — Будем обедать?

— Нет. Это тебе в дорогу.

Ее резко выдвинутая вперед челюсть задрожала.

— В какую дорогу, Веча?

— Я сегодня уезжаю… В Москву. А ты — в Петергоф!

— К Вадьке?! — воскликнула она.

Я кивнул.

— А здесь я не могу остаться? А, Веч?

Я покачал головой:

— Ты ж сама знаешь. Ты тут такое наворотишь!

— Что я наворочу, Веч?

— Ладно. Вставай. Пойдем, я тебя одену.

Со скрипом открыл шкаф. Тоже — проблема. Много тут у нее купленного мной в секонд-хенде. Но из Петергофа всегда приезжает вся в дырах. Причем обугленных! Курит, видимо, лежа. И все это не волнует ее! Только почему-то меня. Одеть ее сразу в дырявое? Полшкафа уж такого. Это было бы логично. Но неудобно как-то. Все-таки жена председателя Союза писателей. Но кого она там встретит? Никого. Да и вообще ей уже некого встретить! Никого уже нет у нее, кроме меня!

— Прожженная ты! — я ей говорю,показывая дыры.

Все эти страдания мы, конечно, испытываем, но временно отодвигаем. Иначе не выжить. Надеваем дырявое — ей самой это как-то все равно.

— На вот. Надень.

Ноги-руки ее дрожат — помогаю натягивать. Но пока мне хватает сил совершать это зверство, до той поры что-то еще будет происходить дельное в моей жизни, а если уж все силы безраздельно отдавать ей — вскоре нам останется только шаркать и шамкать, и уже поддерживать друг друга неоткуда будет взять сил. А пока что!..

— На вот боты. Надевай!

— Спасибо, Веча.

И главное, уже почти успокоилась. Счастливый характер! Со склонностью, правда, к убийству ближних. И самоубийству. Зачастую открывает, забыв поджечь, газ. Но, разумеется, неумышленно.

— А когда ты вернешься, Веча?

— Не бойся, вернусь. Все сделаю — и вернусь!

Что-то, наверное, сделаю.

— А когда же?

— Через двенадцать дней. Сразу позвоню. На вот деньги тебе. Не потеряй!

— А Вадька знает, что я приеду?

— Знает, знает! Ну, давай.

Звонко целуемся.

Шаркая, уходит по лестнице.

— Помаши мне в окошко!

— Хорошо, Веча! — гулко доносится.

Вбежав в комнату, приникаю к стеклу. Что так долго ее нет-то?!

Гулко бьет нижняя дверь. И вот — она идет, согнувшись, шаркая ботами. И вдруг лицо ее озаряется счастливой улыбкой. Она поворачивается, ищет меня в окне. Не в том, дура! Дребезжу стеклом. Глаза ее ищут. Нашла наконец! Полное счастье! Машет ладошкой, сняв варежку. Потом устает. И, кивнув пару раз головой, почти довольная, уходит.

Уф! Когда-то я не найду уже сил сделать это — и жизнь наша захлопнется.

Приму хоть ванну, расслаблюсь… Открыл дверь — застонал! Только что тут был рай! И вот! Потолок, пластмассовыми полосами обитый, провис и — черные капли. Потоп! Не будет уже покоя!

…Все? Кончена жизнь? Помню, каким счастьем было переехать сюда, в центр Петербурга! Сбросив вещи, кинулся на Дворцовую, прыгал, размахивал руками. Лучшее место на земле! Помню огромный Александрийский столп, с одной стороны еще сизый от инея, с другой стороны уже нагретый утренним солнцем — иней таял, парил. Вернулся в мой — теперь уже мой! — дом… И что с ним стало теперь? Как ни прячься от «сырости», она достанет тебя. И вот — итог! Поставил надежный замок, так она просочилась через потолок, в самом буквальном смысле: он сначала набух, провис, потом рухнул вместе с водой. К счастью — и тут бывает счастье, — произошло это только в ванной и потолок рухнул не кирпичный, а пластмассовый, навесной. Но зато второй раз!

Больно много скопилось там, наверху, всего того, о чем пишут газеты, но о чем не хотелось бы знать, — беженцы, безработные, наркоманы, люди без дела. Хостел! Как он возник? Как наказание за все мои попытки отгородиться, погрузиться в покой и комфорт!

Все мои визиты туда, как и сегодняшний, были бесполезны: какая-то муть, размытость! Что за народ? И ведь в основном молодежь. Ни от кого ничего не добьешься, смотрят куда-то мимо или в свой телефончик. Бродят по коридору, как призраки, ни за что не отвечают и ни о чем понятия не имеют. В ванной — по щиколотку вода, но на это тоже никто не реагирует. И главное — это не какой-то исключительный случай, это модель всей теперешней жизни. Даже в известном банке такие же хлопцы, не совсем как бы понимающие, кто они. Так же и тут… В этот раз лишь один обладал некоторым колоритом: жилистый, в тельняшке без рукавов.