Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова - [9]
И тут мне почудилось, что лица у кукол и в самом деле слегка растерянные и смущенные, и я мог даже поклясться, что они на прощанье приветливо улыбнулись мне.
Мой попутчик надолго погрузился в молчание. Молчал и я. Поезд с грохотом несся вперед, в ночь. Но вот минут через десять он стал замедлять ход, за окнами промелькнули тусклые огоньки. Через мгновенье поезд остановился на каком-то крохотном полустанке в горах. В окно я увидел дежурного, одиноко стоявшего на платформе.
— Разрешите откланяться...— Незнакомец поднялся.— Я выхожу. Сегодня я заночую здесь, у родственников.
Он взял картину под мышку и поспешил к дверям. Выглянув из окна, я увидел его худую фигуру — в этот миг он был совершенно неотличим от старика на картине. Остановившись на перроне, он протянул дежурному свой билет. В следующее мгновенье тьма поглотила его...
И вот, на столе в поезде, передо мной осталась эта огромная бутыль. Во время нашего разговора он вытащил ее из чемодана и, вероятнее всего, просто забыл забрать,— закончил свой рассказ взволнованный Раф.
— Так я и поверил,— попробовал засмеяться Донателло.
Но дыхание, доносящееся из бутылки, стало вдруг громче и глубже. И через несколько минут вся каюта космического корабля заполнилась каким-то удивительным благоуханием, послышались чьи-то легкие шаги, шелест невидимых крыльев, зазвучала чудная музыка. И полилась песня:
— Там нежные пальцы — творенье нефрита —
Касаются струн — и вокруг рокотанье,
Иль штор бахрому теребят беспокойно
И вдруг замирают. В тоске ожиданья
Поет она, взглядом гусей провожая,
И в песне задумчивой слышу роптанье.
Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,
И крик в поднебесье возник — и растаял.
Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,
И крик в поднебесье возник — и растаял.
А позднею ночью, как прежде, на запад
В окно она смотрит, вся в лунном сиянье,
И тень гуйхуа на пустынной ступени —
Ветвей колыханье, листвы трепетанье,
Но вот опустились зеленые шторы,
И скрылись за ними печаль и страданье.
Атласное платье просторным ей стало:
Она в дни разлуки так исхудала!
Атласное платье просторным ей стало:
Она в дни разлуки так исхудала!
Когда же прекрасное пение стихло, бутылка открылась, словно чья-то невидимая рука с силой вытолкнула из горлышка восковую пробку. Мягкий сиреневый дымок стелющегося сумрачного тумана заполнил пространство. Предметы: столы, кресла, стулья потеряли свои очертания, расплылись, модифицировались в пространстве. Вместо них показались зубчатые заснеженные вершины гор, огромные пики которых упирались в бескрайнее небо, по которому плыли белые легкие облака.
Внизу обозначилось темное пятно неизвестной земли, и голос, безусловно принадлежавший не простому смертному земному существу, а голос, проникающий сквозь все живое из-под пластов времени и веков, произнес один священный звук:
— Ом!
— Ом!
— Ом!
— Ом!
— Ом! — повторили один за другим Черепахи, сложив лапы в благоговейном ожидании.
Теперь они видели перед собой на полу географическую карту, на которой был обозначен остров неизвестной земли, неизвестной планеты. Донателло успел прочесть надпись «Мертвая земля».
— Вы совершите путешествие сквозь время,— властно заговорил голос из бутылки,— вы прибудете на Мертвую Землю, чтобы вновь наполнить ее жизнью, вы, черепахи! Знайте же, что все сотворенное не покоится во Мне. Узрите мое могущество! Хотя я и поддерживаю все живые существа, и хотя я нахожусь повсюду, я не есть часть этого космического проявления, поскольку Я Сам — источник творения. Поймете, что точно как могучий ветер, дующий повсюду, остается всегда в небе, так и все созданные существа всегда остаются во мне. В конце эпохи все материальные проявления входят в мою природу, в начале следующей, благодаря моему могуществу я творю их вновь. Весь космический порядок в Моей власти. По Моей воле он проявляется снова и снова, и по Моей воле он уничтожается, когда приходит время. Я — есть обряд, я — жертвоприношение, воздаяние предкам, целительная трава, воспевание. Я — масло и огонь, и подношение. Я — отец этой вселенной и мать. Я — опора и прародитель. Я — объект познания, и тот, кто очищает, и слог Ом. Снова раздалась мелодичная, легкая музыка, и мягкий нежный голос прочел нараспев:
Тысячи горных вершин,
Клубятся на них облака.
Дождь внезапно полил
И перестал опять.
Вдали деревья видны,
А над ними закат.
Все это я в стихах
Как смогу передать!
Мир, незнакомый совсем,
Там, среди горных высот.
Манит зеленым флажком
Трактир на моем пути.
Реки да горы в мечтах,
Не надо иных красот, —
Здесь, отрешась от дел,
Лето бы мне провести!
Чтобы сосна под окном,
А во дворе бамбук,
Только одна тишина
Пусть у меня гостит.
Птиц я еще позову
Мой разделить досуг,
Пусть прилетают сюда
Время со мной провести.
Белую чайку корю,
Ту, что страха полна:
Снизиться хочет и вдруг —
В сторону во всю прыть.
Мы старые же друзья!..
Или из новых она?
Или теперь со мной
Не о чем ей говорить?
Когда же песня кончилась, голос, доносящийся из бутылки, начал свой неторопливый рассказ о Мертвой Земле, утонувшей во времени и о ее обитателях!
ГИББО
— Гиббо... Гиббо, — прошептал голос, — Гиббо... вероятно и вы, черепахи, еще его помните? Это был такой знаменитый художник, что вряд ли в то время нашелся бы человек, который мог бы с кистью в руках сравниться с ним. Я расскажу вам историю его прошлой жизни... В ту пору было ему, пожалуй, лет под пятьдесят. Низенький, тощий, кожа да кости, угрюмый старик. Во дворец к его светлости он являлся в темно-желтом платье, на голове — шапка. Нрава был он прегадкого, и губы его, почему-то не по возрасту красные, придавали ему неприятное сходство с животным. Говорили, будто он лижет кисти и оттого к губам пристает красная краска, а что это было на самом деле — кто его знает? Злые языки говорили, что Гиббо всеми своими ухватками похож на обезьяну, и даже кличку ему дали: Гибон.
