Череп императора - [24]

Бумажная обложка с размытой картинкой, плохонькая полиграфия, куча опечаток. Зато в конце — необъятный «список цитированной литературы», масса ссылок, умные аббревиатуры. Лично мне больше всего понравилась одна — «ЖОПА № 6», означающая некий «Журнал Общества потребительской ассамблеи, № 6 за 1906 год». Одним словом, типичная академическая брошюрка, рассчитанная на двадцать читателей с образовательным уровнем не ниже доктора наук. И тем не менее я напрочь забыл о ноющем боке, пиво мое успело нагреться, кассета доиграла до конца — но оторваться от брошюрки я так и не мог.

А началась история, изложенная в книге, еще в 1912 году, на тибетских окраинах пустыни Гоби. Жили здесь кочевники — тибетцы, монголы, тохарцы и еще черт знает кто, общим числом более сорока народов и народцев. А поскольку земли эти во все времена считались ничейными — ни русскими, ни китайскими, вроде как сами по себе — и накрепко присоединить почти безлюдные горы и пустыни не получалось ни у одной из тогдашних великих держав, то ограничивались эти державы тем, что нещадно грабили безответных местных жителей. И вот накануне Первой мировой те не выдержали и по Центральной Азии заполыхал огонь Великого восстания.

Обезумевшие от голода и нищеты кочевники подняли бунт и, собрав пятидесятитысячную армию, прокатились по окраинам Срединной (китайской) империи, заливая их кровью и оставляя за собой лишь пепелища да башни, выложенные из отрубленных китайских голов. Регулярной китайской армии было не до них, в столице императоров из династии Цин происходили дела похлеще. Как раз в этот момент армия Юань Ши-кая свергала с трона последнего императора, а потому брошенные на произвол судьбы местные китайцы толпами бежали под защиту неприступной крепости Кобдо. Единственной неприступной крепости на всем Тибетском нагорье.

Через полгода после начала Великого восстания тибетцы дошли-таки до Кобдо и под восьмиметровыми стенами цитадели их армия встала, причем встала намертво. Необученная, плохо вооруженная, голодная и раздетая армия кочевников неделями осаждала крепость, но и пятитысячного гарнизона Кобдо с лихвой хватало на то, чтобы шутя отбивать хаотичные наскоки осаждающих. Среди восставших начались разговоры о том, что, мол, может, и ладно, может, и не стоит брать эту крепость. Все равно не взять им ее, вон стены какие, шапка с головы валится, как голову задерешь посмотреть. И вот тут-то, в самый критический момент, в стан осаждающих верхом на белом верблюде и в сопровождении небольшого отряда телохранителей въехал Джи-лама, человек, оказавшийся способным на десятилетия вперед определить историю Центральной Азии.

Кто он такой, где родился и откуда взял столь странное имя — тайна сия велика есть. На самом деле звали его Дамбижацан Бэгдэсурэн, а Джи-лама — это титул, одна из ступеней в иерархии буддийского духовенства, что-то вроде христианского архимандрита⁴. Но кочевники и тогда, и потом называли его только так: Джи-лама. Единственный в своем роде.

Этот странный монах носил малиновый монашеский плащ прямо поверх мундира полковника российской армии, а подпоясывался пулеметной лентой и коралловыми четками. Вынырнув из неведомых европейцам мутных глубин Центральной Азии, он объявил кочевникам, что является земным воплощением жуткого божества-мстителя Махакалы, грозного защитника буддизма, до седьмого колена истребляющего род врагов «желтой веры» и изображаемого иконописцами не иначе как в окружении целой свиты обнаженных жриц и несвежего вида покойников.

— Штурм Кобдо я назначаю на сегодняшнюю ночь, — объявил Джи-лама воспрявшим духом кочевникам. — Кобдо — это только начало, мы пойдем дальше. Сами боги поведут нас в бой. Мы восстановим великую империю Чингисхана, и никогда нога китайца больше не ступит на наши святые земли. С вами Махакала, вы победите!

Никто из стоявших вокруг не решился спорить с грозным монахом, и таким образом Джи-лама стал верховным главнокомандующим всей пятидесятитысячной армии. В тот же день он начал готовиться к штурму. Связав всех имевшихся в лагере верблюдов в упряжки по пять, Джи-лама, едва стемнело, велел привязать к их хвостам тлеющий хворост и погнал их на крепостные стены.

Животные ревели от ужаса, в кромешной мгле метались сумасшедшие огни. Обезумев от боли, верблюды неслись прямо на стены Кобдо, китайцы палили по ним из всех имевшихся в их распоряжении орудий, но лишь растратили боеприпасы, которых им и так не хватало. Сути происходящего они не понимали, но чувствовали — происходит нечто страшное.

Через три часа после начала штурма Джи-лама дал сигнал, и на крепость двинулись отряды кочевников. Тысячи и тысячи тибетцев в одинаковых накидках молча бежали к крепости и по трупам верблюдов карабкались на стены. У того, кто поскальзывался на все затопившей, мешавшей шагать крови, шансов остаться в живых не было ни единого: его тут же затаптывали лезущие сзади. С ножами в зубах, с пастушьими посохами в руках — стрелять кочевники почти не умели, — нападавшие по двое, по трое атаковали китайских солдат и насмерть забивали их камнями, палками, а то и просто ногами. Сам Джи-лама носился среди них, выкрикивая жуткие ругательства. Он хватал китайцев за их черные косицы и молниеносным ударом рубил головы. После боя кочевники насчитали на его плаще двадцать восемь пулевых отверстий, но сам воитель не был даже поцарапан.