Ну вот я обо всём тебе и написала. Надеюсь, что насажала не много ошибок. Пиши нам почаще. Как приходит твоё письмо, отец даже молодеет сразу, ну прямо хоть сейчас к Наполеону в армию. Наденет на нос очки, а волнуется так, что читать от волнения всё равно не может. “Читай Катрин!” — скажет. Я сажусь рядом, читаю, а сама вижу: он радуется, а всё равно слёзы у него из-под очков так и катятся. Ну, я, конечно, и вида не подаю, что заметила…
Целую тебя. Твоя сестра Катрин.
Писала письмо в Париже 10 ноября 1831 года».
Ксавье положил письмо на стол. «Славная у меня сестрёнка!» — подумал он. И вдруг заметил, что в конверте ещё что-то лежит. Вот хорошо! Другое письмо? От кого же? Нет! Не письмо. Рисунок. Кто на нём изображён? Это он сам в профиль. Неужто Катрин научилась ещё и рисовать!
Ксавье перевернул рисунок. На обороте надпись каракулями Катрин.
«Это нарисовала тебя Люсиль. Она знает, что я без тебя скучаю, вот и нарисовала. Правда, похоже? Мне захотелось послать рисунок тебе, а для меня — попрошу Люсиль сделать другой».
Кто поймёт Люсиль? Нарисовала его так, как он сохранился в её воспоминании! Лучше было бы, если бы это был портрет самой Люсиль. У него нет ничего на память о ней: ни письма, ни записки. Не считать ведь кусочка розовой муаровой ленты, который он шутя отобрал у Люсиль, когда та была в возрасте Катрин. Отобрал и сохранил. Почему? А почему Люсиль рисует его портрет, заставляет Катрин заучивать, какие в Лионе реки? Если бы найти ответ на все эти «почему»? Так-то оно так, но она ведь хранит и ноты Воклера, она рассердилась, что Катрин увидела их на её столе. Так о ком же в самом деле думает Люсиль?
Наутро 21 ноября Ксавье проснулся от стука в дверь. Так по утрам его будила хозяйка.
Как всегда, подавая ему кофейник с душистым горячим кофе, она считала нужным сообщать ему все «новости». Обычно это бывали сведения о погоде. То она радовала его, что ветер улёгся и можно не укутывать шею в кашне, то, наоборот, предупреждала, что предвидится буря.
Сегодня же её сообщение носило совсем иной характер.
— В городе неспокойно, господин Ксавье. Все ткачи вышли на площадь в Круа-Русс…
Ксавье вскочил с постели, сна как не бывало.
Глава тридцать третья
Восставший Лион
Новый тариф был не очень выгоден для лионских ткачей. Ничего удивительного в этом не было: ведь в его составлении участвовало значительно больше представителей от хозяев, чем от рабочих. Но даже в таком виде он пришёлся не по вкусу многим хозяевам.
И, хотя прошло уже около двух недель, новый тариф не вводили в жизнь.
Тогда в понедельник, 21 ноября, ткачи с раннего утра собрались на площади в Круа-Русс.
Во главе их был Анри Менье, которого выбрали старшиной. Ткачи всё ещё не помышляли о том, чтобы силой утвердить свои права. Они хотели только, чтобы ни в одной мастерской не приступали к работе до тех пор, пока не будет введён новый тариф. Вот рабочие и собрались, чтобы выделить делегатов для проверки, как выполняется их требование.
Неожиданно навстречу ткачам показался отряд солдат. Сделав знак рукой, офицер приказал:
— А ну-ка, раз-два! Выметем отсюда этих каналий!
Гнев охватил рабочих.
— А ну-ка, кто кого! — крикнул в ответ Анри.
И ткачи бросились на солдат. Одних они обезоружили, другие отступили сами.
На шум свалки подбежали ещё рабочие. И тут же решили — всё ещё не прибегая к вооружённому сопротивлению — провести мирную манифестацию уже в самом Лионе, на площади префектуры.
Но Бувье-Дюмолар распорядился, чтобы посредине спуска Гран-Кот — дороги, ведущей из города в рабочее предместье, — манифестантов встретил легион гренадер. Первыми же выстрелами было убито несколько человек.
Возмущённые участники мирной манифестации бросились к своим домам в Круа-Русс. Но лишь затем, чтобы через несколько минут вернуться вооружёнными. Кто прихватил дубину, кто лопату; пошли в ход вилы, камни, заступы, палки. Лишь у немногих в руках оказались ружья, сабли и пики.
— К оружию! Наших братьев убивают!
Этот возглас смешался с рыданиями жён убитых.
— Баррикады! Скорей построим баррикады!
Это крикнул Анри. Через плечо у него висело ружьё.
Женщины и дети вместе с рабочими начали строить баррикады. Узкие улицы посёлка были для этого очень удобны. К баррикадам подкатили две пушки, которые без боя отдали национальные гвардейцы из стоявшего в Круа-Русс отряда.
Национальных гвардейцев в то время набирали из разных слоёв населения. Часть из них вышли из числа тех же лионских тружеников и не позабыли ещё об июльских днях, которые возродили Национальную гвардию. Другая часть — из семей фабрикантов — защищала интересы богатых и, не колеблясь, становилась на их сторону в решительные минуты.
Вооружённые ткачи двинулись в город. Впереди шёл барабанщик. На чёрном полотнище кто-то вывел слова: «ЖИТЬ, РАБОТАЯ, ИЛИ УМЕРЕТЬ, СРАЖАЯСЬ!»
Кому доверить знамя? Его понесёт кто-нибудь из подростков, решило большинство. Пусть фабриканты видят, что мы боремся и за права наших детей, которые работают бок о бок с нами. Пусть они видят, что мы доведены до отчаяния, что мы хотим работы, но в бой идём потому, что нас к этому вынудила жестокость хозяев!
