Несмотря на такой негостеприимный приём, Вальдек обнял и расцеловал дядю с той душевностью, на какую только был способен.
— У меня к вам дельце, дядя Пьер, небольшое, но очень для меня важное.
— Ну, садись же, садись, — и, взяв племянника за плечи, Пьер усадил его в кресло.
— Чтобы не тратить времени на излишние объяснения, потрудитесь прочесть вот это, дядюшка! — И Вальдек вынул из кармана надушенный лист бумаги. На нём размашистым почерком было написано несколько куплетов.
Последняя встреча с Жанной не прошла для Вальдека даром. Жанна хоть и невзначай, но подчеркнула, что ей стала скучна оперная музыка, что она предпочитает уличные песенки. А кстати, уличные песенки уже пробили себе путь в некоторые салоны. Что, если он, Вальдек, возьмётся писать такие модные песенки? Чем он хуже других? Кто только не пишет, ведь и сам он, от случая к случаю, кропал стихи. Правда, успеха они никогда не имели. Но отчего не попробовать прославиться на этом поприще!
— Гм! — изрёк дядюшка. — Духи у тебя неважные, дешёвые. — Он грустно покачал головой. — Лучше, право, совсем не душиться… — Затем, пробежав глазами написанное Воклером, он добавил: — Я подумал было, что ты в очередной раз влюбился — это, конечно, было бы вполне естественно для твоего возраста. Но нет, вижу я, здесь речь идёт не о любви… Если это политика, мой друг, то я тебе говорил неоднократно: не вмешивай ты меня в неё! Я живу отшельником, ни к какой партии не принадлежу и ни одной не сочувствую, я верный подданный нашего короля Карла Десятого и больше ничего знать не хочу…
— Да постойте, дядюшка, вы совсем не о том! Ведь время, отмеренное вами — десять минут, — уходит. — Вальдек нервно указал пальцем на стоявшие на консоли[16] часы под стеклом. — Без политики в наше время невозможно, хотя она может быть и завуалирована. Сейчас спрос именно на песенки такого рода. Но дело в том, что эти мои стихи я принёс в редакцию, мне их вернули… Я хочу… Может быть, их можно петь, понимаете, сделать из них песенку. И тут, дядюшка, никто, как вы, мне не скажет, хороши ли они…
— Мой друг, ты прекрасно знаешь, я учитель пения, и только. Перекладывать же стихи на музыку — это дело композитора.
— Да нет, нет, дядя Пьер, я хотел только узнать у вас, вернее, хотел себя проверить, могут ли эти стихи быть пропеты…
Лицо г-на Пьера вытянулось. Он неохотно снова взял в руки надушённый листок, который было отбросил.
— Изволь, прочту, но, повторяю, в этом деле я профан, так что пользы практической от меня не жди…
Бросив взгляд на написанные строки, г-н Пьер брезгливо поморщился:
— Я тебе говорил, что ничего в этом не понимаю, и всё же, если хочешь знать моё мнение, объясни, как можно спеть, например, вот эту фразу! — Он выразительно ткнул пальцем в первую строфу:
Порой защитник предков наших
В берлоге затаится, глядишь… —
И, пробежав глазами дальше, добавил: — А вот это просто неприлично по смыслу… Вальдек, ты рано отказываешься от своей родословной… Нет, нет, уволь меня… — И г-н Пьер, негодуя, прочитал вслух:
Наша знать родовитая,
Нынче словно побитая…
Прошу не забывать, что и ты как-никак принадлежишь к этой «побитой» знати.
У дверей раздался звон колокольчика.
— Это моя ученица! Тебе придётся ретироваться. Ты ведь знаешь мой принцип: всегда вовремя начинать урок и этим подавать пример ученикам. Я не хочу, чтобы моя новая ученица была исключением.
И г-н Пьер пошёл встречать свою ученицу.
Вальдек рассердился было на это вторжение, но тут же сменил гнев на милость: внешность девушки сразу расположила его к ней.
— Знакомьтесь, мадемуазель Менье, мой племянник Вальдек де Воклер! Мы сейчас начнём урок, мадемуазель!
— Дядя! — воскликнул молодой человек. — Разрешите мне остаться, я подожду у вас в спальне, пока не кончится урок…
— Ах, Вальдек! Вальдек! Ты неисправим! Впрочем, если мадемуазель не возражает… Ей надо привыкать к публике. Вы разрешите ему, мадемуазель, остаться здесь?
Люсиль пришла в отчаяние. Только этого недоставало! Она ещё не успела привыкнуть ни к г-ну Пьеру, ни к его манере преподавания. И как нарочно, у неё не ладилось с ариэттой, которую г-н Пьер дал ей разучить, а тут ещё присутствие непрошеного слушателя. Но она учтиво согласилась, хотя при этом её лицо выражало крайнее замешательство.
— Итак, мадемуазель, начинаем!
Люсиль стала у фортепьяно, Вальдек скромно уселся в уголке, против воли бросая время от времени взгляды на красивую девушку. Г-н Пьер многозначительно протянул ему газету.
— На, почитай!
Но и укрывшись газетой, Вальдек не оставил своих наблюдений.
Люсиль взяла первую ноту, но сфальшивила, и голос её неестественно дрожал.
— Мадемуазель, слушайте меня! — Учитель ударил по камертону.
Взяв себя в руки и поборов смущение, Люсиль запела. Но с первых же тактов почувствовала, что у неё не получается. Это же почувствовали г-н Пьер и даже Вальдек.
— Подождите, мадемуазель! Я вижу, ариэтту вы просто не выучили. Здесь фа. Почему оно у вас совсем не звучит? Эту ариэтту вы должны выучить, но не так, чтобы просто от неё отделаться, а по-настоящему, с душой… Ведь это же итальянская, понимаете, итальянская мелодия.
