Черчилль и Оруэлл: Битва за свободу - [95]

Допустим, Америка пошла на убийства и вмешательство в частную жизнь в ответ на террористические атаки 11 сентября. Вероятно, Оруэлл решительно осудил бы и атаки, и паническую реакцию правительства США. Его путеводной звездой была свобода совести – свобода как от контроля правительства, так и от экстремистов, религиозных или идеологических. Вспомним его наблюдение, которое цитировалось в конце вводной главы этой книги: «Если свобода вообще что-нибудь значит, то она значит право говорить людям то, чего они не хотят слышать»[1123]. В этой связи существенно, что главной угрозой свободе герой романа Оруэлла «1984» Уинстон считает не заморского врага, а правительство собственной страны.

Третьим и, пожалуй, самым шокирующим обстоятельством стало то, что описание пыток в «1984» предвосхитило их применение сегодняшним государством при ведении бесконечной «войны с терроризмом». После 11 сентября 2001 г. впервые в истории Америки пытки стали официальной политикой. (До этого они иногда применялись, но всегда в нарушение закона, и в некоторых случаях преследовались в судебном порядке.) Представители ЦРУ признали, что прибегали к пыткам, практически нарываясь на предъявление обвинения, но это так и не было сделано.

Иногда между учеными мужами вспыхивали споры о том, какой писатель-пророк середины XX в. более точно предсказал будущее: Олдос Хаксли и его «О, дивный новый мир», где государство контролирует людей через удовольствие, или Оруэлл с его более мрачным восприятием государства, опирающегося на боль. (Хаксли, кстати, недолгое время учил Оруэлла французскому в Итоне.) В действительности, это ложное противопоставление – оба автора правы. Огромное большинство людей согласны подвергаться насилию и не оспаривают право государства на это. Однако часто возникает инакомыслящее меньшинство, и, чтобы его подавить, обычно требуются более жесткие методы. Как сформулировал Оруэлл в концовке романа «1984»: «…человечество стоит перед выбором: свобода или счастье, и для подавляющего большинства счастье – лучше»[1124]. Более того, большинство американцев, в общем, устраивает, что за их личной коммуникацией следит аппарат государственной безопасности. Как в этом, так и в применении пыток американский народ негласно соглашается на радикальный отход от своих национальных традиций.

Другие государства следуют примеру Америки в изучении возможностей проникновения высокотехнологичной электроники в частную жизнь. Во время переворота 2014 г. на Украине пророссийское правительство, осаждаемое протестующими, обратилось к ним с предельно оруэлловским посланием. Оно отследило местоположение сотовых телефонов в местах проведения протестов и разослало на все эти номера СМС с предупреждением: «Дорогой абонент, вы зарегистрированы как участник массовых беспорядков»[1125]. Обращение «дорогой» особенно напоминает стиль мышления Старшего Брата[1126].

* * *

Оруэлл не был всевидящим. Он боялся грубой силы тоталитаризма, но, как мы знаем, ни разу не был в Америке, из-за чего, возможно, не осознавал жизнеспособности капитализма. Он недооценил потенциал американских солдат во время Второй мировой войны и живучий, гибкий характер их общества. В 1943 г. он писал, что «экономика, которой управляет стремление к выгоде, не соответствует задаче перевооружения в современных масштабах»[1127]. Это могло быть верно в отношении Британии 1930-х гг., переживавшей упадок экономики, не сумевшей обеспечить финансирование инноваций, но за последние восемь десятилетий Соединенные Штаты трижды доказали ошибочность этой оценки: сначала в годы Второй мировой войны, затем в ходе развития во время президентства Эйзенхауэра и, наконец, восстановив американскую военную мощь после войны во Вьетнаме, когда рейгановские финансовые вливания в сочетании с возможностями Кремниевой долины создали мощную компьютеризованную военную машину США.

Вследствие этого Оруэлл также недооценивал, насколько бесцеремонно могут действовать западные государства и компании. Он ошибочно предсказал в «Дороге на Уиган-пирс», что «технический прогресс значительно ускорится с установлением социализма»[1128]. Возможно, его восприятие было ограничено местом, где он жил. Его представления о возможностях капитализма сложились под влиянием того, что Оруэлл видел в Британии, – а он видел стагнирующий капитализм поздней индустриальной эпохи. Главной целью этого капитализма была эффективность, то есть успех зависел от умения управленцев выжать еще немного денег из имеющихся систем и работников. «Процессы, задействованные в производстве, скажем, аэроплана, настолько сложны, что возможны только в плановом централизованном обществе, со всем репрессивным аппаратом, который при этом предполагается, – писал Оруэлл в 1945 г. – Если не случится какого-то непредсказуемого изменения в человеческой природе, свобода и эффективность будут тянуть нас в разные стороны»[1129].

Оруэлл не мог знать, что через несколько десятилетий, с началом информационной эпохи эффективность станет экономически менее значимым фактором, чем инновационность и адаптивность. Apple, Microsoft, Google и великое множество других компаний конца XX в. не делали лучшие пишущие машинки, они создали совершенно новые продукты, скажем, карманные компьютеры и приложения к ним. Это не было эффективно, поскольку инновации по определению затратны, и неудач в этой сфере значительно больше, чем успехов. Новые компании могли конкурировать, только осыпая деньгами и прочими благами сотрудников, способных к разработке инновационных продуктов. Оруэлл не мог знать и того, что, парадоксальным образом, эти компании, вдохновленные калифорнийской идеологией личной свободы, скоро станут производить продукты, которые намного глубже вторгнутся в частную жизнь, чем это делали титаны промышленной эпохи, что они начнут беспрерывно следить за индивидами, чтобы продавать им больше товаров. Сегодня информация – это не только власть, но и колоссальные прибыли. Как говорят в Кремниевой долине, не бывает такой вещи, как бесплатное приложение, – если приложение бесплатно, значит, продуктом является