Черчилль и Оруэлл: Битва за свободу - [38]

Он казался неподходящей фигурой на роль лидера военного времени: ростом около 157 см[440], с круглой головой, сидящей на грушевидном туловище. Однако именно вокруг него сплотился английский народ.

Это Черчилль в своем лучшем проявлении – и на пике мастерства манипулятора: «Мы должны очень внимательно следить за тем, чтобы не усмотреть в этом избавлении победы. Войны не выигрываются эвакуациями. Но в этой эвакуации была сокрыта победа, которую важно разглядеть. Она была одержана авиацией».

Черчилль мощно завершил 30-минутную речь выразительной картиной будущего.

Мы будем сражаться во Франции, будем сражаться на морях и в океанах, будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать свой остров, какой бы ни была цена.

Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться в местах высадки, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах; мы никогда не сдадимся, и если, во что я ни минуты не верю, этот остров или значительная его часть окажется захвачен и будет голодать, тогда наша империя за морями, вооруженная и руководимая британским флотом, продолжит борьбу, пока, в назначенный Богом момент, новый мир во всей своей мощи и силе не выступит на спасение и освобождение старого.

На первый взгляд это был странный способ успокаивать напуганную общественность. Как заметил Стивен Банги, фразы о местах будущих сражений следуют вероятной последовательности отступления с упорными боями: от побережий и аэродромов в города и поля, затем в дальние возвышенные области страны[441]. Черчилль также затронул не упоминаемую прежде возможность победы Германии и голода в Британии. Он говорил о немыслимом перед всей нацией.

Однако эта суровая речь не устрашила британский народ – наоборот, объединила его. Гарольд Николсон, поклонник Черчилля и ветеран парламента, написал жене: «Сегодня Уинстон произнес самую великолепную речь, какую я слышал. Парламентарии были глубоко тронуты»[442].

В военное время люди поверят в худшее, если не сказать им правду или что-то, близкое к правде, возможно, дополнив ее картиной будущего пути. Услышав правду, люди приободрились. Жительница Лондона Джоан Симан вспоминала: «Я помню, что очень испугалась, когда Франция пала, потому что подумала: мы следующие. По-настоящему испугалась. Пока не услышала речь Черчилля по радио о сражениях на пляжах. Я вдруг совершенно перестала бояться. Просто удивительно»[443].

Летом 1940 г. голос Черчилля стал «нашей надеждой», вспоминал физик и писатель Чарльз Перси Сноу: «Это был голос воплощенной воли и силы. Он говорил то, что мы хотели слышать (“мы никогда не сдадимся”) и во что хотели верить, иногда вопреки реализму и здравому смыслу»[444].

Сравните мощь речи Черчилля 4 июня с произнесенными примерно в то же время словами менее значительного человека Даффа Купера, на тот момент министра информации в правительстве Черчилля. «Нашу армию придется отвести с позиций, которые она сейчас занимает, но это будет не разбитая армия, – сказал Купер, умудряясь сочетать банальность с недостоверностью. – Это будет армия, дух которой все еще высок и уверенность не поколеблена, каждый офицер и солдат которой горит желанием встретиться с врагом в бою… С ростом опасности растет и наша бесстрашная готовность встретиться с ней»[445]. В этих словах нет ничего вдохновляющего. Если за клише о бойцах, которым не терпится вернуться в бой, вообще что-нибудь стоит, то разве что ощущение тихой паники. Политик, не предлагающий ничего, кроме пустой и лживой риторики, скрыто признает, что ситуация очень близка к поражению.

В действительности, для паники имелась веская причина. После Дюнкерка британская армия была в ужасном состоянии. «Британия была не только изгнана из Европы, но и частично разоружена», – подытожил военный историк Катал Нолан[446]. В дюнах бельгийского побережья остались 700 британских танков, 800 единиц тяжелой артиллерии, 11 000 пулеметов и около 64 000 транспортных средств, ставших трофеями вермахта[447]. Количество оружия и техники, которыми располагала британская армия по возвращении домой тем летом, потрясает даже сейчас. Британские сухопутные войска на британской земле располагали всего 200 современными танками[448], примерно столько же, сколько сегодня состоит на вооружении одной бронетанковой дивизии армии США. А тогда в небольшой 1-й Лондонской дивизии имелось только 23 артиллерийских орудия и ни одного бронеавтомобиля и пулемета[449]. Энтони Иден, отвечавший за армию в качестве военного министра, признался журналисту, что был период, когда Англия могла бы отправить в бой только одну обученную и экипированную бригаду, то есть несколько тысяч человек[450]. Тем не менее оружия было столько, что в том июне британские ополченцы на блокпостах, выставленных против армии агрессора, 16 раз убивали гражданских[451].

Пока Британия замерла в ожидании вторжения, майор Уильям Уотсон из Даремского легкого пехотного полка сообщал, что некоторые из его бойцов до сих пор одеты в форму, в которой эвакуировались из Дюнкерка[452]. Другой военнослужащий, Дуглас Годдард, был отправлен патрулировать юго-восточное побережье с несколькими стрелками, получив всего по пять патронов на каждого. Королевские ВВС всего за 10 дней в мае 1940 г. потеряли 250 современных истребителей и встретили июнь, имея лишь около 500 боевых машин