Черчилль и Оруэлл: Битва за свободу - [35]
Черчилль иногда и сам отвечал уколами. В том году фабрика, принадлежавшая бывшему премьер-министру Болдуину, была разбомблена немцами, и Черчилль едко заметил: «Как невеликодушно с их стороны»[397].
13 мая 1940 г., впервые войдя в палату общин в качестве премьер-министра, он был встречен менее громкими аплодисментами, чем Чемберлен, сложивший свои полномочия. «В первые недели меня приветствовали, главным образом, со скамей лейбористов»[398], – будет он вспоминать впоследствии. Тронутый некоторыми приветственными речами[399], Черчилль вытер увлажнившиеся глаза.
В 14:45 он встал и начал произносить речь. Он представил свой кабинет военного времени – пятерых самых влиятельных членов нового правительства, – после чего заговорил как глашатай: «Мне нечего предложить, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота»[400], – перефразируя строки поэмы Байрона «Бронзовый век»[401], укоряющие британских баронов в том, что «чужая кровь и слезы – их доход»[402].
Он произнес мощную действенную речь, прежде всего благодаря простоте.
Вы спрашиваете, какая у нас политика? Я отвечу: воевать на море, на суше и в воздухе, со всей нашей энергией и всеми силами, которые сможет дать нам Бог; вести войну против чудовищной тирании, которую никакая другая не превосходит мрачным, скорбным перечнем преступлений против человечности. Вот наша политика.
Вы спрашиваете, какая у нас цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь ужас, победа, каким бы долгим и тяжелым ни оказался путь к ней, потому что без победы нам не выжить.
Это нужно осознать; не выжить Британской империи, не выжить всему тому, за что стоит Британская империя, не выжить многовековым мечтам и стремлениям, что человечество двинется вперед к своим целям.
Эта речь не уступает лучшим статьям Оруэлла, конечно, с той оговоркой, что сохранение Британской империи едва ли было целью Оруэлла. Обращаясь не только к парламенту, но к британской нации и к миру, Черчилль очертил новый, более жесткий курс. Он пришел к креслу премьер-министра не как миротворец и не станет миротворцем. Его политика – политика войны в стремлении к победе. Не будет больше разговоров о поиске компромисса с Германией, например о том, чтобы отказаться от колоний в порядке урегулирования конфликта.
Оруэлл, что удивительно для левого, был воодушевлен приходом Черчилля во власть. «Впервые за несколько десятилетий у нас правительство, наделенное воображением», – написал он[403].
Черчилль не только объединял нацию. Ему нужно было упрочить и собственное положение. Многим другим политическим лидерам было не очевидно, что он пришел всерьез и надолго, что он не просто временная фигура, пока не рассосется кризис.
С середины мая до середины июня 1940 г. положение Черчилля оставалось неопределенным. Вопрос взаимодействия с американцами и обеспечения их участия в войне продолжал волновать его. Утром 18 мая, начиная девятый день на посту премьер-министра, он сказал своему сыну Рэндольфу, пока брился, что рассчитывает не только на выживание, но и на победу Британии в войне. «Я хочу сказать, что мы можем победить их», – пояснил он.
Удивленный Рэндольф ответил: «Я всей душой «за», но не представляю, как вы этого добьетесь».
Черчилль вытер лицо, обернулся к сыну и сказал с огромной страстью: «Втяну Соединенные Штаты»[404]. То же самое он заявил в разговоре с командованием Королевского ВМФ: «Первое, что нужно сделать, – втянуть в войну США. После этого можно решать, как мы будем побеждать»[405].
Посол Кеннеди по-прежнему недооценивал Черчилля и ждал скорой победы Германии. «Ситуация ужасная, – писал он жене 20 мая 1940 г. – Я думаю, все кончено… Англичане будут сражаться до конца, но я просто не верю, что они смогут бесконечно выдерживать бомбардировки»[406]. В начале июня Кеннеди написал своему сыну Джо-младшему: «Я не вижу впереди ничего, кроме бойни»[407]. Честно говоря, американский посол в Париже Уильям Буллит занимал ту же позицию и советовал Рузвельту в мае 1940 г. обдумать возможность того, что Британия сформирует фашистское правительство, которое будет стремиться к перемирию с Германией. «Это будет означать, что британский флот станет нашим противником», – предупреждал он[408].
Черчилль понимал, что 1940 год окажется тяжелым. На самом деле вопрос заключался в том, больше ли у него и у Британии выносливости, чем считали два американских посла. В середине мая, когда он шел через Даунинг-стрит к Адмиралтейству, толпа устроила ему овацию. «Когда мы вошли в здание, он заплакал», – написал его военный советник генерал Гастингс «Мопс» Исмей[409]. Черчилль объяснил ему свои эмоции: «Бедные люди, они верят мне, а я не могу дать им ничего, кроме бедствий на долгое время».
