Черчилль и Оруэлл: Битва за свободу - [28]
Часовой-американец, с которым он разговаривал, склонился над ним: «Эй! Да ты ранен!» Этот американец, Гарри Милтон, вспоминал: «Я думал, он не выживет. Он сильно закусил губу, и я подумал, что ранение, должно быть, серьезное. Но он дышал, глаза двигались»[322].
Оруэлл оставил одно из лучших описаний чувств человека, тяжело раненного пулей и считающего, что умирает. Он знал, что в него попали, но не знал, куда. Оказалось, это было ранение в горло: «Я понял, что моя песенка спета. Я никогда не слышал, чтобы человек или животное выжили, получив пулю в шею. Тонкой струйкой текла кровь из уголка рта»[323]. Оруэлл решил, что пробита артерия, значит, жить остается считаные минуты: «Прежде всего – вполне добропорядочно – я подумал о своей жене. Потом мне стало очень обидно покидать этот мир, который, несмотря на все его недостатки, вполне меня устраивал».
Однако минуты шли, а он не умирал. Оруэлл не мог знать, что ему невероятно повезло: пуля прошла сквозь крохотный, около сантиметра, промежуток между сонной артерией и гортанью и ушибла голосовые связки. Попади она чуть левее или правее, он, скорее всего, умер бы в тот же день. Но пуля вошла под углом и вышла из шеи, не повредив позвоночник, хотя, очевидно, зацепила нерв, поскольку вызвала временный паралич одной руки.
Раненого пронесли на носилках примерно 1,5 км до полевого госпиталя, где сделали укол морфина, а затем отправили в более крупный госпиталь в соседней деревне Сиетамо к востоку от Уэски, административного центра провинции. Его навестили боевые товарищи, порадовались, что он жив, и освободили от часов, пистолета, фонарика и ножа, поскольку знали, что в госпитале все это все равно украдут, а им на фронте снаряжение пригодится. Несколько недель Оруэлл хрипел, словно стершиеся тормозные колодки старого «форда», его голос не был слышен в паре шагов от него, как вспоминал батальонный командир писателя Джордж Копп[324].
Проблемы только начинались. После выписки Оруэлла демобилизовали из рядов испанской армии по ранению. А 15 июня арестовали Андреу Нина, главу ПОУМ, он исчез, вероятно, был убит НКВД[325]. 16 июня партию ПОУМ объявили вне закона.
Оруэлл вернулся в Барселону 20 июня[326], когда разгром Советами ПОУМ был в полном разгаре. По прибытии в город разыгралась сцена, достойная ранних фильмов Хичкока. Вечером Оруэлл пошел в отель «Континенталь» повидаться с женой. Эйлин, встретив его в холле, непринужденно улыбнулась и шепнула ему на ухо: «Уходи!.. Уходи отсюда сейчас же!»[327] Он двинулся к выходу. На длинной, состоящей из нескольких пролетов лестнице, ведущей из гостиничного холла на Рамбла, к нему подбежал друг и повторил предупреждение, велев убираться поскорее, пока служащие отеля не вызвали полицию. Третье предупреждение поступило от сочувствующего сотрудника отеля: «ПОУМ разгромлена. Все здания захвачены. Практически все в тюрьме. Говорят, людей уже расстреливают»[328]. Оруэлл сразу понял, что «сталинисты на коне, и, естественно, каждый “троцкист” в опасности»[329].
Оруэлл решил скрываться. Ночь он провел в руинах церкви, потом несколько дней бродил по улицам, пока они с женой не смогли получить документы и уехать из страны. Порой они встречали старых товарищей, но игнорировали друг друга, и «это было чудовищно»[330]. В неприятии Оруэллом того, как полицейское государство может вторгаться в дружбу, чувствуется будущий роман «1984».
Среди ночи в номер его жены Эйлин явились шесть сотрудников тайной полиции. В поисках уличающих документов они провели тщательный обыск, опустошая ящики и чемоданы, шаря под ванной и батареей, даже осматривая одежду на просвет. Не искали только в кровати, поскольку Эйлин не встала с постели. Оруэлл оставил эмоциональное описание этой сцены: «Следует помнить, что полиция была почти целиком под контролем коммунистов, и эти люди, скорее всего, сами были членами Коммунистической партии. Но они также были испанцами, и для них выгонять молодую женщину из кровати было немного слишком. Эту часть работы они молчаливо опустили»[331]. К счастью для Оруэлла, поскольку Эйлин спрятала в кровати его паспорт[332].
Эрнест Хемингуэй, также находившийся в Испании в это время, составлял выразительный контраст с Оруэллом. Он был настолько же политически наивен, насколько Оруэлл наблюдателен, отчасти потому, что усвоенная Хемингуэем поза мачо противоречила точному восприятию. Герой его романа о гражданской войне в Испании «По ком звонит колокол» размышляет о себе, как, по его собственному мнению, закаленный и умудренный жизнью человек: «Он теперь тоже постиг это. Если что-либо справедливо по существу, ложь не должна иметь значения… На войне всегда много лжи… Сначала он не трудился лгать. Он это ненавидел. Затем, позднее, ему это понравилось. Это означало, что ты относишься к посвященным»[333].
В той же главе «Карков» русский журналист, которого Хемингуэй рисует чрезвычайно интеллигентным человеком, подводит итог деятельности ПОУМ. Это было «…совершенно несерьезно, – сообщает он герою. – Бредовая затея всяких психов и сумасбродов, в сущности, просто ребячество. Было там несколько честных людей, которых сбили с толку. Была одна неглупая голова и немного фашистских денег. Очень мало, бедный ПОУМ. Дураки все-таки… Они так никого и не убили. Ни на фронте, ни в тылу. Разве только несколько человек в Барселоне»
