Чепель. Славное сердце - [14]

Память у народа, всё равно, что корень у дерева — обрежешь, и станет дерево простым бревном, хоть лодку строй, хоть стену клади, но цвести, плодоносить, рощей великой стать дерево больше не сможет. И народ, если памяти лишить, станет подкаблучным слугой, ремесленным, торговым, служивым, любым, но никогда не сможет уже ни построить своих городов, ни сложить свои песни, ни создать своё государство, ни переселиться в лучшие места, ни заявить гордо: «Я — свободный». Потому что он себя не помнит, не знает, кто он, почему он вместе живёт и зачем.

Рассказывал отец мой князь Годин, как пытались уничтожить Летопись во время его молодости и во времена моего деда Рекуна.

Поэтому и почитаю таким важным труд, который взял на себя твой отец Буривой-Родомысл — переписать, размножить Летопись, устроить училища отдельные, где бы изучали и хранили эти знания.

Но улик, чтобы предъявить пойманному саксу, очевидных для соседей из Магдебурга и других — нет. Если начнут городить гильдмастеры, мол, нашего купца ни за что, ни про что казнили, со свету белого извели без повода-причины, какая с вами дикарями торговля. За ними поднимут голос их священники. Начнут лить свои отравленные речи во все уши. За ними начнут подниматься, бряцая оружием саксонские герцоги и маркграфы, «кто, мол на нас!». У каждого их них своя в том выгода.

И даже великие и мудрые свои же славные князья усомнятся — КТО правду говорит? А немцы могут это устроить, ведь это тоже соревнование — чья возьмёт, кто правее, того и права. А слухи туда дойдут.

А нам нужен мир и торговля. Подольше. Лет пять хотя бы. Твердыня вокруг Белой Вежи недостроена. Как достроиться, будет труднее предъявлять любые права на беловежские земли. А желающих предъявлять свои права, как ты и сказал, великое множество. Стрыйдовг о том же предупреждает. И днесь приходил, о короле германском Генрихе говорил, мол, сам король малолетен, а его могучие опекуны-радетели делают, что хотят, опасность всем и нам представляют.

Наши люди понимают, что этот Рихард лазил. Все знают и тебя, и следопытов, вы — да ошиблись! — улыбнулся князь.

— Простить его нельзя. В глазах своих людей также справедливость нельзя нарушать. А очевидную причину осуждения для Магдебурга надо создать. Осудить и наказать. — Любомир посмотрел на Вершко.

Умён князь. Удовлетворённо старшине это сознавать. Радостно с этим человеком жить.

— Я его на Божий суд вызову… когда поправиться.

— За что?

— …За то, что он вор и пёсья морда — улыбнулся Вершко.

— …За то, что… Если он убежит, и пропадёт — все поймут, что это мы его догнали. Если он просто убежит — бояре на тебя обидятся. А чтобы он просто убежал — есть нам резон? — не вижу…

— Может он тебя, княже, чем оскорбил?

— Да, он меня вообще-то оскорбил, мой дом обшарил… надо догадаться.

— Может ещё что?

— Плюнул на сапог?

— А дать ему ещё одну возможность украсть, что он хотел! — Вершко встал.

— … и поймать его за руку? — Хитро!

— А если что пойдёт не так — я вызову его… за личное оскорбление.

— Он крепкий, очень опасный, вижу… Ты справишься?

— Я к этому делу ближе всех — мне и надо вызывать.

— Если не считать меня!

— Любомир Годинович! Его собаку удавить мало, а не князю с ним биться!

Любомир наморщился, помолчал:

— …А что, если в поединке его не порешить, а отпустить?

— Как это?!

— А так — помиловать… Если только в поединке он тебя… зауважает. Это трудное дело, но возможное.

— Любомир Годинович! Он пёс смердящий! Как он может послужить?

— Расскажет, кто его послал… А может и ещё что…

— …?

— …!

— Я буду биться с ним, повод найду. — твёрдо заявил Вершко и подбородок приподнял.

После важного разговора с князем Вершко призадумался было, потёр лоб рукой, сказал: «У-ух!». А потом решил, что уж по одному-то делу особенно думать нечего. Пошёл искать Гордея. Обнаружил того в конюшнях — неспешно коня своего чистил.

— Здорово, Гордей!

— Здорово, Вершислав!

— Что-то ты около моей жены ходить зачастил…

— Коло Радуницы что ль?.. А мне-то что до неё — она же за тебя пошла, не за меня… Мне ж она отказала. Я и не гляжу на неё.

— Вот и не гляди!

— А я и не гляжу.

— И близко не ходи!

— И не подхожу.

— И здороваться в глаза не лезь! — настаивал Вершко.

— Вообще, молчу… не здоровался ни разу. — довольно ехидно продолжал Гордей.

— Врать-то силён, дале не запутайся!

— А мне чего путаться, хожу где мне надо. Ты то мне, где ходить, не указ!

— Ходи где хочешь, Гордей, только мою жену обходи подале!

— А чего это тебя зацепляет, где я хожу? Ты ж на ней женат! Не доверяешь что ли?.. Может ты удилом не удался?

— Ты…… рот похабный закрой, не говори, чего не надо!

— А ты мне рот не затыкай! — Гордей уже перестал гладить коня и развернулся к Вершко — был он на полголовы выше, тоже крепкий, поджарый, хоть, может, и не такой складный, сутуловатый, нос орлиный, не раз перебитый. — Не я к тебе пришёл, а ты ко мне.

Вершко поглядел на Гордея с ног до головы, сказал твёрдо и медленно:

— Я тебя предупредил. Подале от неё держись! А что ты думаешь, до меня не касается.

— Высоко голову задираешь черезчур. Гляди, не спотыкнись! — тоже с норовом ответил Гордей.

— Ты, что ли мне спотык?!