Чем я хуже? - [48]

— Товарищ сержант госбезопасности, — решил поспорить Алексей Валентинович, — я вас прекрасно понимаю. Я бы тоже, как и вы, до собственного переселения в чужое тело и время, в это никогда не поверил. Но, пожалуйста, сравните даты отправления письма и события, которые я там заранее и в подробностях описал. Некоторые из этих событий уже произошли, некоторые еще только состоятся в ближайшие несколько дней. Да вы сами в этом убедитесь!

— Гражданин Нефедов! Не шумите! Повышать здесь голос могу только я! А пока прочтите протокол вашего допроса, — сержант перевернул вверх ногами заполненные им листы и пододвинул Алексею Валентиновичу, — и распишитесь внизу на каждой странице.

Алексей Валентинович начал читать.

— Извините, товарищ…

— Гражданин! — резко прервал его Веселенький. — Какой я вам товарищ?

— Ладно, — не стал спорить по этому поводу Алексей Валентинович, — гражданин сержант госбезопасности, но здесь написано, мягко говоря, не совсем то, что я вам говорил. Вы пишите, что я признался в том, что я не Нефедов, а совсем другой человек — Максимов. Но ни слова, о переносе моего сознания из другого времени в тело Нефедова. А без этого вполне можно понять и так, что я жил все время под чужой фамилией, а теперь в этом просто признаюсь. Вы не зафиксировали мои слова о том, что я располагаю важными сведениями о грядущих мировых событиях, и полезных изобретениях в области вооружения и хочу этими сведениями помочь нашей стране. Мой краткий рассказ о грядущей мировой войне, в вашем описании, — просто досужие размышления, на вроде того, как подвыпившие собутыльники где-нибудь в пивнушке ум свой показывают и делают глобальные прогнозы.

— Вы отказываетесь подписывать протокол?

— В таком виде — да. Если не возражаете, я могу сам все написать и расписаться.

— Не надо. Не утруждайтесь. Не хотите подписывать — не подписывайте. Еще успеете. Времени у нас с вами впереди мно-ого.

— Дико извиняюсь, но у нашего правительства и лично у товарища Сталина времени сейчас не так уж и мно-ого, чтобы изменить в лучшую сторону то, что неумолимо приближается с каждым днем из Европы.

— Ты имя товарища Сталина не трожь! — громко стукнул узкой ладошкой по столу Веселенький, перейдя в обращении на ты. — Он как-нибудь без тебя разберется, каким курсом вести нашу страну к счастливому будущему.

— Ладно. Давайте поговорим о другом. Если я, по-вашему мнению, сумасшедший, враг или шпион, а вовсе не из будущего, то как вы объясните знание мной событий, описанных заранее в письме еще до того, как они произошли?

— А это еще проверить надо: правильно ли ты описал те события.

— Хорошо. Проверьте. Надеюсь, у вас будет доступ к этой информации. Если нет — передайте запрос выше, кому такой доступ предоставят.

— Ты что, Нефедов? В начале товарища Сталина хотел учить, каким курсом ему страну вести. Теперь мне рассказываешь, как я должен свою службу нести. Не много на себя берешь? Не надорвешься? Пупок не развяжется?

— Извините, то… гражданин сержант госбезопасности, но я просто хочу, чтобы со мной быстрее разобрались исключительно для пользы советского народа. Ведь мои сведения, если им дать ход, вполне возможно сберегут миллионы жизней, и наше народное достояние.

— Ладно, Нефедов-не-Нефедов, хватит болтать. Помолчи.

Веселенький забрал у «Нефедова» неподписанные листы допроса, отложил их в сторону, вытащил из ящика стола бланк и аккуратно заполнил. Потом взялся за черный телефон:

— Сержант Веселенький. Конвоира ко мне в кабинет.

Демонстративно не обращая больше никакого внимания на «Нефедова», Веселенький занялся бумагами: он заполнил своим каллиграфическим почерком еще несколько бланков и чистых страниц, что-то записал в журнал с потертой картонной обложкой, достал серую картонную папку и начал подписывать ее обложку.

«Ладно, — решил Алексей Валентинович, — сейчас спорить бесполезно. Этот гэбист действительно много имеет права не знать, из того, что в моем письме. Не его это уровень. А то, что было в общем доступе, он может не помнить, не обратить внимания. Пусть проверит и сам убедится, что я очень многое знал заранее. К тому же, в ближайшие дни наступят следующие события, о которых я тоже заранее сообщил. Подождем. Я знал на что иду».

Путешествие вниз по бесконечным коридорам и лестницам уже с руками за спиной в качестве арестанта; унижающий человеческое достоинство прием во внутреннюю тюрьму с неизбежным обыском и досмотром в труднодоступных местах; снова вверх уже по другим лестницам, разделенным решетками, и с побрякивающим связкой ключей на каждом шагу конвоиром; периодические приказы стать лицом к стене, когда на встречу доносится аналогичный металлический перезвон; длинный, замкнутый квадратом коридор с дверями камер с одной стороны и глубоким затянутым мелкой сеткой колодцем-проемом — с другой и конечный пункт — тюремная камера, явно тесная для своего многочисленного подневольного населения.

Тяжелая дверь захлопнулась, проскрежетал металлом запираемый замок, отсекая свободу. Алексей Валентинович остановился на пороге: спертая едкая вонь давно не мытых мужских тел и не стираной одежды вперемешку с запахом параши, кишечными газами и скуренным табаком; вдоль стен двухэтажные деревянные нары забитые горемычными постояльцами; длинный засаленный стол посередине и узкие лавки по его бокам; на лавках тоже скученные люди; справа у входа за невысоким барьерчиком — параша; напротив двери — зарешеченное окошко с «намордником» снаружи.