Чем я хуже? - [43]

— Остынь, фраер, свинцовые маслины очень вредны для пищеварения, даже такому амбалу, как ты, — сказал ему один из парней постарше, в темном костюме и надвинутой на глаза кепке, направляя ему в живот вынутый из-под пиджака наган. До бандита оставалось еще метра три. Остальные осмелевшие урки, нагло посмеиваясь, достали из карманов и рукавов блеснувшие узкими лезвиями в редком свете из окон ножи.

— Клава, беги в подъезд, — негромко велел Максимов.

— Ша! Стоять, я сказал, — бандит моментально вытянул руку и направил черный револьвер на Клаву. — Уже никто никуда не бежит. Или. Ты зачем, грубый ты такой гражданин, моих гарных хлопцев обидел? Думаешь, если сам большой да широкий вымахал, так тебе можно маленьких обижать? Нехорошо-то как получилось. Не-вос-пи-тан-но. А еще с какой-то претензией на культуру выступаешь. Рабочий, наверное, человек. Пролетариат. Господствующий в нашей стране победившего социализма класс. А так себя нехорошо ведешь. Придется нам тебя воспитывать. Да ты не боись. Стой смирно, и мы тебя не сильно трюмить будем — дальше больницы не попадешь — моргу еще какое-то время скучать по тебе придется. И краля твоя пусть так сильно не переживает и не трясет своими смачными телесами, как в танце. Не будет брыкаться и гармидер на всю Пушкинскую устраивать — так мы ее только лишь отлюбим по разу каждый и даже личико перьями не попортим. А нет, так все ее пухленькие щечки попишем крестами, — потом будет стесняться не то что в кино ходить, но и на работу. И глазик один или два у нее может ненароком от этого вытечь. Я, надеюсь, понятно выражаюсь?

— Мне интересно, ты из настоящих воров, или так, проканать под блатного пытаешься? С волыной в руке любой сявка храбрецом себя чувствует. А на кулачках, небось, слабо со мной сойтись? Трусишь?

— Ты, фраерок, меня на «слабо»-то не бери. Не куплюсь, — хмыкнул подходя ближе бандит. — Стой, стой, стой… Санька?

— Ну, «Санька», — подтвердил Алексей Валентинович, надеясь, что тот сделает в его сторону еще хоть пару шагов и можно будет на него кинуться.

— Нефедов?

— Ну, Нефедов.

— Тю, дурень, так чего ж ты держишь стойку? Я ж тебя мог и впрямь нашпиговать. Ты что, меня не узнал?

— Нет, пожал плечами «Нефедов». Я теперь никого не узнаю. Я память потерял после автомобильной аварии.

— А-а-а… А я смотрю, рожа больно знакомая. И фигура. Я Митяй. Бессараб. В Куряже мы с тобой вместе были. В одном отряде. Не помнишь?

— Нет. Не помню. Ты уже третий из Куряжа, кого я за последние дни не узнал.

— А кто первые два?

— Коля Гурин и Миша Денисюк.

— А! Ну, Колька у тебя под защитой в колонии был. Кореш твой. А с Денисюком ты особо и не водился, он, слышал, в легавые пошел.

— Верно слышал. Пошел. Я его в форме в парке Горького и встретил. Он меня, кстати, от своего начальника там спас, которому я чем-то не понравился и тот захотел забрать меня в отделение.

— Ты, я смотрю, многим не нравишься, — хмыкнул Бессараб, пряча наган сбоку за ремень под пиджак. К моим хлопцам зачем-то пристал.

— Я пристал? Ты лучше у них при мне спроси, кто к кому пристал. Считаешь, я должен молча глотать, когда они при моей жене сначала матерятся, а потом и нехорошими словами ее саму оскорбляют?

— Ладно. Остынь. Хлопцы еще молодые, глупые. Потом их жизнь научит, если до этого не убьет. Так это твоя жена?

— Моя. Но после твоей угрозы группового изнасилования она, я думаю, знакомиться с тобой не захочет.

— Ух, какие мы все гордые. Совсем шуток не понимаете?

— Хорошие такие шутки. С заряженным револьвером и финками. Главное — смешные. Обхохочешься.

— Да ладно, Сашка, не обижайся. В колонии мы с тобой все годы ладили. Ты где сейчас?

— Баранку кручу на заводе. На паровозостроительном. И Коля со мной. А ты? Бандитствуешь? Макаренко тебя не сумел перевоспитать?

— Да, ты понимаешь, это долгий разговор. Как-нибудь в другой раз. Живешь в этом дворе?

— А что?

— Да не боись ты. Я просто узнать хотел, не надо ли вас до дому проводить, чтобы не обидел кто по дороге.

— Да пока твоя шобла к нам не привязалась, никто нас как-то обижать и не стремился. Не нужно нас провожать, Митяй. Уж как-нибудь сами дойдем.

— Все понял. Не навязываюсь. Пошли хлопцы и запомните хорошенько моих друзей. Если кто их чем обидит, даже грубым словом, — больно накажу.

— Саня, — спросила уже дома Клава, — а чтобы ты делал, если бы этот бандит не оказался твоим знакомым?

— Первый же выстрел во дворе, окруженном со всех сторон домами, прозвучал бы очень гулко. У многих жильцов открыты форточки. Кто-нибудь позвонил бы в милицию. Начал бы загораться свет в окошках, в общем, уверен, они бы от такого шухера убежали. До тебя бы у них руки точно не дошли.

— А до тебя? — жалостливо спросила Клава.

— Кто знает? — пожал голыми выпирающими из майки плечами скинувший рубаху Максимов. — Зачем ты о грустном спрашиваешь? Нашелся среди этой шпаны знакомый бандит — и ладно. Чего теперь переживать?

— Я понимаю, что в кино ты их выходки стерпеть не мог. И передо мной, и перед самим собой тебе было бы тогда стыдно. Но вот позвонить после сеанса в милицию мы ведь вполне могли. Зря ты не согласился. Так было бы правильнее. Мне теперь страшно будет без тебя вечером по улицам ходить, если тебя в командировку пошлют.