Человеку нужен лебедь - [28]
Мне доводилось бывать зимой в море. Безбрежный лед, местами очень скользкий — идти невозможно, а кое-где засыпанный песком, — не потащишь чунки с грузом; а то непроходимые торосы, навороченные морянами на отмелях, — их обходить надо. Путь с Оля неблизкий — километров шестьдесят с гаком, если по прямой. Посреди этого могучего безмолвия, где ни одной живой души — ни птицы, ни зверя, одному трудно, днем и то иногда наваливается безотчетный страх. Хотелось бежать, чтобы скорее достичь хотя бы камышей — они же шумят как живые. Но идти вдоль них — это почти вдвое длиннее дорога, да часты и песчаные перекаты — не перетащишь санки.
— К ночи добился я… как раз напротив маяка в Вышке. Дальше шел по звездам, наверное, приплутал. Конечно, то ледяные бугры обойдешь, то пески минуешь, — отец пожал плечами. — Даже в самой дремучей крепи не плутал, а тут случилось — на чистом. Выбился из сил. Присяду передохнуть — тотчас засыпаю. Вез домой буханку хлеба, достал и сгрыз половину… мороженую. И внутри у меня словно все замерзло. Дрожь начала бить, зубы не могу сцепить — щелкают. Да так громко, что аж самому страшно. И еще очень тихо было, будто все вокруг вымерзло… Начала на меня наваливаться уверенность, что не найду протока до утра, не выживу ночь. Такое состояние, как при ураганном артогне, когда он длится часа четыре, а ты в маленьком окопчике один. С каждым шагом все становилось мне безразличным. Наткнулся на пески Верхней косы. Перетащиться бы через них, и вот он… банок. А я поплелся в море. Вдруг застряли чунки. Туда-сюда, нет, не стащу. Упал на мешок и потерял сознание, — отец замолчал.
Неожиданно совсем рядом — руку протяни и достанешь — в глубокую промоину спланировал с веселым криком кулик-травник. Раскинув крылья, резко присел. Весь, кроме длинноклювой головы, погрузился в воду. Вскидывая высоко брызги, подпрыгнул, затрепетал, отряхиваясь. Свалился на бок, раскинутым крылом врезался в воду, нырнул вглубь. Опять с шумом невысоко выпрыгнул, забил крыльями, веером раскидывая брызги. Мелодично и громко засвистал и вновь ринулся в проточную глубину.
Видя буйную радость счастливой жизни, я отчетливо вспомнил такое же буйство травника на Актрыкской косе ровно пять лет назад. И вдруг потерял ощущение времени: вижу ли я сиюминутного травника или это тот, прошлый? А он нырял, вспархивал и трепетал крыльями, переворачивался в воздухе, свистел радостно и буйно.
— Ишь какой молодец! — тихо воскликнул отец. — Не шевелись, пусть его…
Минут пять куличок наслаждался, купаясь. Перо его намокло, из крапчатого он стал темным, и только красные ноги ярко взблескивали, когда он подпрыгивал. Отбушевав, он тяжело перелетел на сухую отмель. Приподняв крылья для просушки, важно и спокойно пошагал по своим делам, чуть переваливаясь с боку на бок.
— Ну и нам пора, — радостно сказал отец, приподнимаясь.
В последний раз повел я взглядом по зарослям, по потемневшим без солнца водам Каспия, забирая их в свою собственность и радуясь, что моими они останутся навсегда, как травничок с Актрыкской косы. Мне захотелось вслух перечислить свои сокровища, но я постеснялся отца, хотя он и понял бы меня. Начал перечислять про себя: камышовые крепи, заросли чакана, розовоцветную кугу, белолобых лысух, красавицу камышницу, всех пролетных! Море, все море! И вот ту высокую кулигу камыша-каржатника на Верхней косе! И вдруг почувствовал какую-то тревогу. Чтобы понять ее причины, почему-то закрыл глаза. А-а, вон оно что! Темная ночь, человек во льдах… около Верхней косы! Стало неудобно, стыдно: отец рассказывал о минутах, которые могли стать его последними, а я радовался буйству травника.
— Что дальше… на Верхней косе? — виновато спросил я.
— А я тоже… забылся, очень уж он радостный, — отозвался отец. Он уже отошел несколько, давая мне возможность побыть одному. — Очнулся я от громкого лая. Сразу ничего не понял, потом по мешку догадался, где я. Лаяла на меня лисица. Наткнулась и проверяла: живой или уже можно подойти? Заворочался — она сбежала. Сказал ей спасибо, все она мне поведала. Далеко во льды она не могла забрести, не в ее характере. Шла вдоль окрайка камышей, учуяла меня и подошла. Ну, а когда понял, что до дома недалеко, откуда-то и силы взялись.
«Оказывается, нет мест, не помеченных войной. Просто для каждого они свои», — подумал я.
Мы вышли на пробитую в камышах торную дорогу. Выбирая более высокие места, она несколько раз вильнула туда-сюда, выбралась на сухую гриву и вытянулась, нацелилась, как стрела, на дальние дома поселка.
ПОСЛЕДНИЙ
Лебедь — гордая и умная птица. Среди охотников бытует легенда: самец, увидя смерть своей подруги, взвился высоко в небо, сложил крылья, бросился вниз и разбился.
Живя в Прикаспии, приметил я, что настоящий охотник не добывает лебедей. Весной при перелете они в запрете, охота на них не разрешается. Поздней осенью, когда над всеми птичьими базарами трубный клекот гудит над взморьем, легко взять кликуна. Но большинство местных охотников только любуются гордой птицей.
Рассказав про лебедей много, Филиппов говорил мне однажды:
— Убьешь молодого, а старики плачут.
