Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 1 - [115]

Поражение было не по ней. Как только Раннальдини в спешке отбыл в сторону Мадрида и Флоры, у Гермионы появился шанс подставить ему подножку, используя репетиционный зал, где готовился «Реквием» Верди, следующий по программе этого года за променад-концертом.

Зная, что Раннальдини будет в безвыходном положении из-за ее отказа, Гермиона именно таким образом собиралась добиться получения роли Леоноры.

Как обычно, Раннальдини заявился в «Альберт-холл» к концу репетиции. Проводил ее Гейнц, бесцветный швейцарец, не имевший еще ни одного сольного концерта и заменивший Бориса Левицки на должности помощника дирижера. Трое из солистов – тенор, бас и Монализа Уилсон, здоровенная чернокожая меццо-сопрано с сильным голосом, – были хороши в «Люкс Этерна» под музыку «Умоляю Господа пролить на них солнечный свет». Гермиона, не занятая в предпоследнем отделении, скрылась в своей уборной, срывая гнев за медлительность Раннальдини на своей костюмерше. Бедняжка уже вторую ночь не спала, создавая специально к сегодняшнему дню очаровательное платье из кусков шелка. Увы, она не могла запретить Гермионе объедаться во время уик-энда, и теперь молния не сходилась.

– Вы сэкономили на материале! – вопль Гермионы перекрыл и оркестр и солистов. – Специально его так урезали, чтобы урвать часть себе. Этот шелк стоит двести фунтов метр. Ой! Булавка воткнулась прямо в меня.

Стараясь не шуметь, вошла команда телевизионщиков, выискивающих места для юпитеров и камер к следующему вечеру. Лондонский «Мет» уже давно привык к вспышкам раздражения Гермионы. Полдень был обжигающе жарким, только где-нибудь в парке можно было глотнуть свежего воздуха. Оркестр только что вернулся после изнурительного турне по странам восточного блока, где им руководил Освальдо. Раннальдини как его музыкальный директор получал триста тысяч в год. Его не видели уже три месяца, и теперь он объявился, чтобы насадить привычное право быть божественно непогрешимым, если надо, то и с помощью грубой силы. Музыканты не раз давали клятву восстать, но вновь затряслись при его появлении.

«Люкс Этерна» закончилась. Раннальдини настоял на прогоне оркестра и хора без Гермионы через финал «Диез Ирае», с его глуховатыми раскатами, подобными грому перед пронзительными вспышками света. Лондонский «Мет» давно уже знал «Реквием» и даже записал его в 1986 году как раз с Гермионой и Раннальдини, он был настроен доказать даже знатокам, что то исполнение неаккуратно. Как только Раннальдини поднял свою палочку, часть оркестра вступила, часть нет, и все музыканты истерически захохотали, но его вопль тут же призвал их к вниманию. Вскоре в зале раздались душераздирающие звуки медных фанфар.

– Как будто другой оркестр играет, – сказала Корделия, очаровательный оператор Би-би-си.

Призвав к тишине, Раннальдини обратился к ней и к директору с просьбой убрать все освещение – и в зале, и телевизионное – на время исполнения «Санктус» и «Агнус Деи», а в самом начале «Люкс Этерна», со словами «Пусть их осияет вечный огонь», все внезапно включить.

– А как же Гарфилд? Ведь она же в главной роли, – спросила Корделия. – Ей же нужно особое освещение.

– Нет, нет, – тонко улыбнулся Раннальдини. – Если ее осветить лучше, чем Монализу и остальных, вас обвинят в расизме и сексизме.

– Ох, точно, – побледнев, согласилась Корделия.

– И так же сделать в последнем отделении, во время исполнения сопрано и хором «Либера ме». Но на самом деле, – Раннальдини приблизился к Корделии так, что она, уже подпав под гипноз его угольно-черных глаз, вдохнула запах «Маэстро», – аудитория должна видеть только меня. И завтра вы станете свидетельницей повторения самого громкого успеха классической записи всех времен.

– Ну конечно, – сказала Корделия пять минут спустя. – Разговор идет о концертной деятельности Раннальдини, и если камера осветит только ваше лицо, мы ничем не погрешим.

– Совершенно верно, – улыбнулся Раннальдини.

– И потом всегда можно будет вставить кусочки с Гарфилд.

– Никаких кусочков, – холодно возразил Раннальдини.

Оркестранты смотрели на часы. Они уже перерабатывали десять минут. Рассчитывавшая все задержать, но не вызванная на сцену, Гермиона в конце концов вышла из уборной. На этот раз на ней были брюки, подчеркивавшие бедра, но скрывавшие лодыжки, поцарапанные куманикой, когда она пыталась пробиться к башне Раннальдини по тропке, которую перестали расчищать. Игнорируя его, она заняла позицию для финальной части «Либера ме» слева, в то время как Монализа буфером возвышалась между ними.

– Маэстро и его маэстресса, – захихикал первая флейта.

Вздымая грудь, с глазами, блестящими от невыплаканных слез, Гермиона вознесла свой голос над оркестром и хором, как луна возносится над звездами, в мольбе, чтобы Господь не гневался на нее.

– Господь может и не разгневаться, но не Раннальдини, – прошептал концертмейстер.

«Какой прекрасный голос, какая прекрасная леди», – думала Корделия, дрожа от наслаждения, но тут Раннальдини подал знак остановиться.

– Ну что вы завываете, миссис Гарфилд, – язвительно сказал он. – Нам вовсе ни к чему, чтобы пришедшие на променад-концерт стали клевать носами. Им и лечь-то негде. Ведь это же реквием о величайшем писателе Италии со времен Данте, а не о табуне старых кляч, бредущих на живодерню.