Человек воды - [116]

Отвернувшись от ее дверей, он захромал по лестничной площадке к лифту, затем — на улицу к прохожим. «Пусть теперь будет ночь», — подумал он.

Если бы он немного подождал, то он бы услышал, как сцена оборвалась и как Ральф заорал на Кента, а Тюльпен велела им обоим убираться.

Но я прямиком направился в студию на Кристофер-стрит, где вторгся во владения Ральфа, преодолев все его хитрые приспособления и целую систему замков. Я знал, что искал; мне нужно было кое-что сказать.

Я нашел обрезки лент, которые Ральф называл не иначе как «жировой тканью». Это были куски затянутых эпизодов или сцен, которые Ральф счел слабыми в том или ином смысле. Тюльпен развешивала их в кладовой своей монтажной комнаты.

Я не хотел уничтожить что-нибудь ценное — я всего лишь хотел воспользоваться отснятым материалом, который, как я знал, считался второсортным. Я пересмотрел кучу пленки. Кусок со мной, Кольмом и Тюльпен в метро получился интересным. Я также нарыл длинный эпизод со мной одним, когда я выходил из зоомагазина в Виллидж, держа в каждой руке по банке с рыбкой — подарок для Тюльпен, — видно, что я в благостном настроении. Хозяин магазина напоминает немецкого пастуха, вырядившегося в гавайскую спортивную рубаху. Он еще долго машет мне вслед после того, как я выхожу из кадра.

Монтаж получился немного грубоватым; я знал, что у меня мало времени, но мне хотелось еще наложить звук поверх смонтированного куска.

Мой «петушок» дергало так сильно, что я снял брюки вместе с трусами и расхаживал по студии с голым задом, стараясь обходить углы столов и спинки стульев. Затем я снял и рубашку, поскольку она цеплялась за самый кончик, особенно когда я садился.

Когда я закончил, уже начало темнеть; я передвинул проектор на место в демонстрационную и опустил экран вниз, чтобы они сразу догадались, что для них что-то приготовлено. Затем я прокрутил пленку, просто затем, чтобы проверить.

Бобина получилась очень короткой. Я пометил банку, наклеив на нее надпись «КОНЕЦ ФИЛЬМА»; затем перезарядил проектор и, вставив пленку куда надо, настроил резкость. Им оставалось лишь включить аппарат, после чего они увидели бы следующее.

Богус Трампер едет со своим сыном в метро; красивая девушка с потрясающей грудью, которая заставляет Кольма смеяться, а Трампера то и дело касаться ее, — это Тюльпен. Они о чем-то секретничают, но звук отсутствует. Затем мой голос за кадром произносит: «Тюльпен, прости. Но я не хочу ребенка».

ОБРЫВ.

Богус Трампер выходит из зоомагазина, у него в руках по банке с рыбками, и немецкий пастух в гавайской спортивной рубахе машет ему на прощание рукой. Трампер не оборачивается, но его голос за кадром произносит: «Пока, Ральф, я больше не хочу быть в твоем фильме».

Это была очень короткая бобина, и, помню, я подумал, что они не успеют уснуть, пока будут просматривать ее.

Я принялся искать свои веши, когда в студию вломился Кент с какой-то девицей; Кент всегда таскает девиц в студию, когда уверен, что там никого нет. Тогда он может прихвастнуть, будто все в ней принадлежит ему одному или что он один отвечает за всю эту механику.

Он страшно удивился, увидев меня. Он заметил, что на мне зеленые носки. И я не думаю, чтобы его девушка когда-нибудь подозревала, что мужской член может выглядеть таким страшным, как мой.

— Привет, Кент! — произнес я. — Ты не видел мои шмотки, а?

* * *

Они обсуждали операцию, вместе с тем Кент пытался подбодрить свою подружку, а Трампер лихорадочно прилаживал марлевую прокладку и натягивал одежду. Затем Богус сказал Кенту, чтобы тот ни под каким предлогом не просматривал маленькую бобину, которая вставлена в проектор, — Тюльпен и Ральф должны увидеть это вместе. Он также попросил Кента быть настолько любезным, чтобы ничего не трогать, пока они не соберутся все вместе для просмотра фильма. Кент прочитал наклейку на банке с бобиной.

— Какого фильма? — спросил он.

— Смотри, Кент, отвечаешь за это своей задницей, — пригрозил ему Трампер. Затем он вышел на улицу, придерживая перед собой оттопыренную ширинку.

Ему следовало подождать. Если бы он немного подождал, то Кент успел бы рассказать ему об эпизоде в ванной, который они отсняли. А если бы он задержался еще подольше, то он, возможно заметил бы, что Ральф и Тюльпен пришли в студию порознь, или хотя бы то, что они пришли с разных сторон.

Но он не стал ждать. Позже он задумался над тем, почему у него вошло в привычку так стремительно терять над собой контроль и уезжать. Потом, когда Тюльпен разъяснила ему все насчет своих отношений с Ральфом, вернее, их отсутствия, он был вынужден признать, что никакой мало-мальски убедительной причины для отъезда у него не было. На самом деле, заметила Тюльпен, он просто заранее вбил себе в голову, что ему надо уехать, а тот, кто хочет найти причину для отъезда, всегда ее найдет. Спорить он не стал.

Однако сейчас он со своим новым, еще сырым мужским инструментом совершает небольшую утреннюю прогулку, затем идет к Тюльпен, удостоверившись, что она отправилась в студию. Там он прихватил кое-что из своих вещей и кое-что не свое: он украл банку из-под хлопьев и ярко-оранжевую рыбку для Кольма.