Человек в степи - [63]

— Тьфу, — шваркает плотник подпилком. — Ему хозяин оскорбления наносит, а он про обкатку, про влиянье… Дрючком такого — и квит.

Шофер никак не может согреться, зябко трет ладони.

— Полагается, батя, гибче реагировать, — произносит он.

— Подлаживаться? Боишься, попрет с работенки?

— Не. Надо развивать его.

— Что ж ты тут не развивал, когда он на тебя кидался? Сколько возишь, а досе не развил?

— Конечно, — вмешивается девушка. — Вместе ведь находитесь! У нас на курсе была одна, не хотела направление на Сахалин брать; бюро поручило — я за час сагитировала. Не беспокойтесь, нашлась.

— Ладно, — останавливает ее шофер. — Мы, папаша, с ним только после укрупнения. Он соседский. Слабина там была с беспартийными. Необкатанный он. Говорю тебе — есть такие.

— Просто гадюка — и все! — повторяет плотник.

Парень начинает злиться, дергает вспухшим от гриппа носом. — Тебе, отец, одно, а ты чисто барашка. Знаешь, какие у него доходы! Со всех районов к нему, как в институт, за опытом ездят! Минус только, что уперся в одно животноводство — и все.

— Ху-ты, господи! А во что ж ему, раз так, переться? Он же не полевод.

— Ты, черт, то в один край, то в другой… Гаврил Степаныч живет по заведенному правилу. А у нас кругом ломаются те правила. Сам ты говорил: здесь только кобец водился, а вон глянь…

Вдали над волнами мелькает чайка. Преодолевая ветер, она долго стоит на месте, то спадая вниз, то поднимаясь, махая крыльями; наконец, видно найдя слабину в воздушных струях, пробивается вперед — и вдруг, мах за махом, начинает набирать высоту. Шофер, щурясь, смотрит.

— Между прочим, лебедя еще нет? — спрашивает он..

— Не слыхать.

— Будет, вода здесь широкая, — гулко кашляет шофер. — Откудова этот чертов грипп взялся?

Он лезет в карман и, стыдливо косясь на девушку, зажимая мокрый, грязный, как глина, комок платка, гулко сморкается, затем произносит:

— Гаврил Степаныч привык от сих до сих. А взлететь, понимаешь, враз и то обхватить умом, и тут же, у подъема, второе — тут извиняйте: нема такого, чтоб с заглядом!..

— Значит, он без этого, — плотник щелкает пальцами, — без мечтанья?

— Без перспективы, — уточняет девушка.

— Ну да, — кивает шофер, — работать надо вокруг человека. Он прохаживается по вагончику, объясняет: — Трудно. Характер у него — ого! Всю жизнь никто ему поперек, ни полмиллиметра. А теперь все наше бюро вынуждено им заниматься.

— Садитесь на мое место… Теплее, — подвигает девушка шоферу свой чурбак.

— Ничего, тёпло. Ты бы, дед, чем лаяться, лучше б сказал ему с убедительностью.

Шофер все-таки садится на чурбак, вытянув толстые губы, задумывается.

— У нас дома, — говорит он, — решение есть по Гаврилу Степанычу — учить. Образование у него высшее, но давнишнее.

Входит животновод. Все умолкают. Шофер вглядывается сквозь мокрое стекло в дамбу. Равнина за нею ископана, выбранные для насыпки откосов котлованы еще не поросли травой, а сама нефтяно-черная от дождя дамба не успела порасти, чернеет, как бы не войдя еще в окружающий пейзаж. За нею — скучная солонцовая равнина, покрытая мясистыми, бородавчатыми кустиками красной от холода, приземистой солянки, а дальше, по всему горизонту, тянутся высокие бугры.

Старик точит пилу. Из-под напильника при каждом его ходе скупой щепоткой сеется стальная пыльца.

Шофер спрашивает:

— А что ж вы, плотники, тут мастеруете?

— Желоб. Вода отсюда, от дамбы, аж на те вон бугры верхом пойдет. Желоб на высоких ногах будет, на бетонных. А мы опалубку готовим под бетон…

Он обтирает ладони, блестящие стальными опилками.

— С инструментом спешу — ребята вернутся утром. Видишь, ветер меняется, подморозит.

— Хоть бы чуть прихватило, — тоскует Федор. — Ехать — зарез надо.

— Должно прихватить, — обнадеживает плотник и возвращается к своему — Желоб этот пойдет в воздухе, на высоте. А за ним уж вода потечет своим ходом. Только у Богородских высоток на сколько-то километров пускают ее под землей. Роют коридор… этот… как его?

— Туннель. На два километра сто тридцать метров, — отрываясь от писем, подсказывает девушка.

— Во! — поворачивается к ней старик. — Вы, значит, по этому делу?

— Нет, ветеринаром. В совхозе.

Животновод тоже глядит на девушку.

— А чего на дамбу прибились? — пытает ее старик.

— Мне по отделениям нужно, а подводы у нас как раз не было. Я сказала — пойду вперед, на дамбе подожду.

Она заправляет под берет волосы, спадающие на детский чистый лоб, и, наверное испытывая неловкость, что ей, ветеринару, не шлют подводы, как можно равнодушнее говорит:

— Через час будет подвода. Там и сумка с медикаментами…

— Значит, недавно работаете?

— Давно. С лета.

— А письма ж от кого?

— От родителей, — не очень уверенно отвечает ветеринар и краснеет.

Плотник оборачивается к Федору, со стариковской беззастенчивостью, будто речь идет о ком-то другом, рассуждает о девушке:

— Замечай. Молоденькая, а персона. И не в том гвоздь, а что она об чем угодно докажет. А почему? Разве она особая? Нехай она не обижается, не особая, а просто отражает эпоху.

Девушка поднимает светлые, едва заметные брови, шофер тоже смотрит с удивлением.

— А очень просто, — расшифровывает плотник. — Атлантический да разатлантический пакты, с оонами крутят и крутят!.. Товарищ Малик им доказывает: белое! А они: нет. Он им опять, а они свое! Ведь как у человека хватает нервов? Хватает потому, что знает: «Вы хочь лбами бейтесь, а силы мира сильнее!» Вот она, ветеринарша, потому и при своем мнении, хоть молоденькая. У ней эпоха. Спроси ее про этот, как его… туннель — ответит. Определи теперь, какого ей жениха надо, чтоб соответствовал?