Человек в степи - [17]
Возвращаясь, мы опять шли через кухню. Многоведерный бак с заваренными отрубями, паруя, стоял как раз на проходе. Каныгина, ухватясь за ручки, рывком перенесла бак. Даниловский крякнул:
— Разве ж можно?
— Можно, — улыбнулась Марья Ивановна, — у нее кость широкая.
Кость у Каныгиной действительно широкая. Вообще все в ней ладно: и большой энергичный рот, и крутые скулы, круглые, налитые, будто у калмычки. Она с кокетством вздернула плечами:
— Было б чего двигать!
Не скрывая восхищения, Тимофей оглянул женщину:
— Вам бы, хозяюшка, славного мужика. Такого, чтоб по вас! А то какая ж радость — одна…
Каныгина кинула широко посаженными глазами и как-то осунулась, без надобности оправила кофту.
— Одна? Нас много таких. Хватает после войны таких!
Она не опустила, а даже приподняла голову, но стало видно, что она совсем уж не молода, с сеткой жатых морщин под глазами и у большого рта, с разбитыми, плющеными ногтями на руках. Вот она — баба без солдата.
— Эх, сложилось! — досадливо поглядев на Тимофея, крякнул Даниловский, и тут еще одно превращение свершилось на моих глазах. Я вижу, что и Даниловский стар, что это битый жизнью, молотый-перемолотый человек.
— Мужа-то, хозяюшка, не воротишь, — по-бабьи горестно вздохнул Даниловский. — Но ведь люди вокруг…
— Люди… А что ж, черти? Ясно, люди! — углом косынки она промокнула нос. — Всё!.. Идемте, остальное хозяйство покажу.
Она опять шагнула.
— Фу-ты! Постойте! Что мы вас — оскорбили?
— Не оскорбили. Просто ткнули, что одна, а мне это слово…
— У всех у нас дома лежит похоронная, — сказал Даниловский.
— У вас на кого?
— На сына.
— Лежит?
— Лежит.
— Я свою в эвакуации получила. Муж все писал… — Опершись о дверную притолоку, Каныгина скрутила конец косынки. — Писал, что жди… Раз в субботу письмо от него пришло, а в понедельник бумажка из полка. В бумажке все обрисовано: и что… смертью героя… и какого числа, и где схоронен. Ой, думала, руки наложу. Что я одна? Куда ни кинь — одна… У людей знаете как? Когда по-хорошему, а когда недослушают, оборвут совсем зазря — ведь чужие. Родной — он и за ошибку похвалит… Ночи передумала: все была нужна, нужна кому-то, а теперь всё. Как палец одна. Воды попить, кружку взять — нету силы. А из эвакуации домой потащилась с детьми. Где поездом, а где так. Думаю — хоть сдохнуть на своем дворе.
Явилась — меня в контору: «Где ты, — говорят, — столько вожжалась? Мы уж неделю работаем. Без тебя свинарник развален. Хлеба, — говорят, — нету, выписывай на ребятишек и на себя магары десять кило и давай помогай!»
Являюсь в свинарник — каждая сломанная доска на меня глядит. И люди являются все худющие и говорят: «Начинай, Каныгина, а то в хуторе не идет без свиней».
В тот секунд я ни о чем не думала — без одежонки пошла по морозу и пошла — и лопатой и ломом. И руки не зябли. Ночью впервые за сколько времени уснула. Утром подхватилась — и опять, потому — вроде нужная хутору и хутор мне нужный… Да что я! Тю, дура! — Каныгина всхлипнула, стерла пальцы о юбку. — Мне — после, а двум красноармейкам, у которых тоже мужьев убили, еще прошлый год отстроили хаты. Теперь начали мне. Леса-кругляка нет, опалубки нет, а мне говорят: «Не боись, добудем. Возведем дворец». Бабе что? С ней пошути — она гору сколыхнет! А вы опять: бедолага, мол…
Она подняла брошенную ветку люцерны, швырнула в вольеру.
— А в деревне жалость не обидная, мы тут одинаково меченные. Вы гляньте, Ляксандра Пахомыч, кто мне хату строит. Ванюшка безрукий — кормилец на семью, дед Ляксей Иваныч, дед Кузьма Иваныч. Васёна, что с детьми на руке. У нее пятеро ртов. У Ксеньи Безугловой шестеро… А в самом колхозе рази слава богу? И воловни не покрыты, и кошары. А ведь как от мяса оторвали, дали мне двух плотников!..
Все вышли из кухни, а я задержался с принесшей начищенный таз младшей Каныгиной.
Звали ее Любкой, училась она в пятом классе. Она перекатывала пальцем босой ноги камешек, не поднимала глаз. На все мои расспросы о матери она только и сказала (должно быть, словами кого-то из соседей), что мать «несмотря что гордая, но душевная».
В общем, беседа не состоялась, и я отправился к остальным. Они были уже на улице. Возле Каныгиной стояли безрукий печник и старуха Васёна, та, что с ребенком. Ноющий ребенок по-прежнему был словно приклеен к ее согнутой руке, а другой, свободной рукой Васёна размахивала перед Каныгиной, опять говорила о «пригребке», волнуясь, что построят его не у самых сеней.
Сухие дожди
Об огороднике Сасове я услыхал при таких обстоятельствах. Мы завтракали в садочке старухи колхозницы, устроясь вокруг крытого скатеркой табурета. Сразу за двором начиналась белая от солнца степь, пересеченная от горизонта к горизонту прямым грейдером. Груженные пшеницей машины проносились по грейдеру в сторону Целины, поднимая завесу пыли. Пыль не успевала осесть в горячем воздухе, как издали уже рос гул следующих машин, опять клубились хвосты и, схваченные ветром, летели, оседая на сухую землю, на листву низкорослых акаций.
Клочок приютившей нас тени был пылен, рябил круглыми солнечными пятнами и не давал прохлады. Все было накалено; казалось, что даже деревянная завалинка, если к ней прикоснуться, обожжет пальцы.
Действие романа Владимира Дмитриевича Фоменко «Память земли» относится к началу 50-х годов, ко времени строительства Волго-Донского канала. Основные сюжетные линии произведения и судьбы его персонажей — Любы Фрянсковой, Настасьи Щепетковой, Голубова, Конкина, Голикова, Орлова и других — определены необходимостью переселения на новые земли донских станиц и хуторов, расположенных на территории будущего Цимлянского моря. Резкий перелом в привычном, устоявшемся укладе бытия обнажает истинную сущность многих человеческих характеров, от рядового колхозника до руководителя района.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.