Человек в круге - [38]

К сожалению, был среди штурмовиков и сержант Шаруйко. Тот самый, что служил на заставе Павликова, а потом, разом со своими боевыми товарищами по оружию, отмерял сотни километров тюремных дорог.

Но об этом позже. Сейчас я следую рассказу Железновского.

Я был в ту осень на известинском совещании, и Железновский нашел меня в гостинице поздно вечером. Как он открыл мою дверь, объяснить не могу. Может, я не закрывал ее. Все может быть.

Но помню: Железновский подошел ко мне, когда я сидел у телевизора, сзади и тихо сказал:

— Ну здравствуй!

Я вздрогнул и обернулся.

— Не боись, — засмеялся Железновский одними губами. — Помнишь, ты как говорил?

— Не боюсь уже, — нервно засмеялся и я. — Чего прокрался?

— Привет тебе принес. Догадался?

— От Лены? — встрепенулся я. — Как она себя чувствует?

— Чего ты забеспокоился так о чужой женщине?

— Твоей, что ли?

— Нет, не моей и не твоей. А генерала, как мы называем его с тобой, С.

— Вали на бедного старикана.

— О-о! Он нам даст фору! Боевик! Бабы от него в восторге. Он их умеет, говорит, ласкать. А мы с тобой ласкать их не умеем.

— Не плачь, ты-то в этом поднаторен.

— Это генерал рассказывал при встрече с тобой?

— Нет, о тебе лично он не говорил. Но и без него наслышан.

— Сплетни собираешь?

— Только тебе, что ли, собирать на меня компромат?

— Да хотел бы я тогда!.. Ты бы в один миг сгорел со своей этой компашкой. Ты бы тоже стал врагом народа. Сознался бы, что был в свои четырнадцать лет басмачом, убивал комиссаров и комиссарш, вырезал им на спине звездочки.

Я встал резко, выключил телевизор.

— Не надо, — запротестовал Железновский. — Пусть орет. Ничего не разберут, если записывают… Эй, вы! Все равно ни шиша не разберете! Железновский топнул ногой. — Так слушай ты, коротконожка с розовыми крылышками! Слушай! Ты верно говоришь о ней и очень правильно реагируешь, когда говорят о ней. Ты загораешься, глаза сверкают… Впервые твоей женщине, ты это знай, нанес сильнейший удар этот твой С. Он все расписал. Как по нотам. Знай, дело с Уставом — блеф. Самый настоящий фокус. Таких фокусов много устраивал мой брат. С. устроил с помощью наших ребят этот фокус с Уставом. Он увидел твою женщину…

— Брось выпендриваться! — крикнул я. — Рассказывай по-человечески. Факты! Факты!

— Не ори, ты не генерал, а я не твой подчиненный. Лучше слушай. Детали? Ты что, хочешь иметь их? Нарисовать? Их тебе преподнести на блюдечке? Да нет фактов! Есть факт вырванных листиков. И больше ничего нет. Пальцы? Отпечатки? Их тоже нет. Там хорошо поработали, чтобы наложить пятно на тогда подполковника Шугова. Он ждал присвоения звания в том месяце. Он… Слушай, он любил Лену. Любил по-настоящему. Не как мы. Мы любим… на расстоянии. А он любил лицом к лицу. А ты не знаешь еще Лену! Она — не из легких по характеру. Это — дерзость. Это — непредсказуемость!

— Ты говори о С.

— А чего говорить? Все с Уставом — фальсификация. Никаких листиков Шугов из Устава не вырывал. И когда ему предъявили обвинение, он стал спокойно защищаться. Он защищал себя и защищал жену.

— А при чем здесь она?

— С. далеко глядел. Он заставил вертеться на вертеле Зиновия Борисовича Мещерского, отца Лены. С. записал ее в сионистки. Будто Лена работает на разведку государства Израиль! Это за то, что Лена отказала ему и не пошла к нему в постель. Шугов не знал этого. Он всеми средствами защищался. Тогда — и правильно сделал — написал в Политуправление пограничных войск КГБ прошение: разобраться с его судьбой и с судьбой его жены. Он прямо указал на С.

Я глядел на Железновского, потускневшего, какого-то уже подержанного. Почему он все это мне рассказывает? Верно ли, что Лена сейчас — любовница С.? Что нужно Железновскому? У него всегда каждый шаг продуман. Он не делает бесцельно ни одного шага.

— Ты не веришь мне, — уставился на меня Железновский. — Скажешь, что я отказался от нее? И перекладываю на тебя всю борьбу с ним. Ты думаешь так? Именно так?

— Я ничего не думаю. Я лишь прикидываю: а что теперь все это значит для жизни нашей дело с листиками Устава? И что выйдет, если я даже кинусь в борьбу с С.?

— Это уже серьезный разговор. С. поплыл на дрожжах… Снова поплыл. Я знаю, что ты был у него. Не доверяй ему ни слова. Не доверяй вообще плывущим на дрожжах!

— Но ты же плыл на дрожжах при, ну, скажем, твоим языком, знакомстве с двойником Лаврентия Павловича, ныне приговоренного и расстрелянного по всем строгим нашим законам!

— Э, друг! Есть разница. Я был молод, энергичен. И не я выступал инициатором. Я был исполнителем. А С. - разработчик идей. Он же и их прямой исполнитель. Сейчас мне жить нравится. Все пошло по накатанным колеям. Я, к примеру, забыт и прощен. А С. сделает так, чтобы все снова повернуть. Будет новая кровь, будут новые лагеря. А чтобы он не сделал этого…

— Надо у него отнять женщину, которую ты из-за самолюбия не хочешь оставлять старику? Это ты хочешь сказать?

— И это.

— Не ты вызволял сержантов. Вызволял их С., ты их в тюрьму загнал. И я не буду воевать против него по твоей воле. Ты — это ты, а я — это я. Ты еще у меня ответишь за железнодорожников, за Соломию Яковлевну Зудько, за ее мужа Соловьева. Ты ответишь за то, что бил тогда пограничника Смирнова.