Человек, упавший на Землю - [10]

Пять часов спустя, в шесть утра, когда за окном рассвело и серое небо заполнилось птичьим гомоном, Брайс устало плюхнулся на кухонный стул, зажав в пальцах кусочек пленки. Он, конечно, еще не все перепробовал, но сделал достаточно, чтобы убедиться: в ее составе нет обычных для фотографии химических веществ. Никаких солей серебра. Несколько минут Брайс сидел, уставясь в пространство воспаленными глазами. Потом встал, дотащился до спальни и, не раздеваясь, рухнул на неразобранную постель. Солнце поднималось, птицы галдели; прежде чем уснуть, Брайс проговорил вслух, сухо и очень серьезно:

– Должно быть, совершенно новая технология… Кто-то раскопал науку древних майя… или инопланетян…

Глава 4

По тротуарам текли толпы по-весеннему одетых прохожих. Повсюду были молоденькие женщины, цокали высокие каблучки (он слышал их даже из закрытой машины), в свете солнечного утра одежда казалась неестественно яркой. Любуясь разнообразием людей и красок – пусть все еще мучительным для его сверхчувствительных глаз, он попросил шофера ехать по Парк-авеню помедленней. Стоял чудесный денек, один из первых по-настоящему ясных дней его второй весны на этой планете. Ньютон с улыбкой откинулся на особо мягком, сделанном по спецзаказу заднем сиденье, и автомобиль тронулся к центру на небольшой, зато ровной скорости. Артур был действительно первоклассным водителем; его наняли за способность вести машину плавно, избегая резких толчков.

Они свернули на Пятую авеню и остановились перед старым офисным зданием. Медная табличка сбоку от двери неброскими рельефными буквами гласила: «КОРПОРАЦИЯ „УОРЛД ЭНТЕРПРАЙЗЕС“». Чтобы защититься от прямых лучей, Ньютон настроил очки на более темный оттенок и вышел из лимузина. Он стоял на тротуаре, потягиваясь, подставив лицо солнцу, умеренно теплому для людей вокруг, приятно жаркому для него.

Артур высунул голову из машины:

– Мне подождать вас, мистер Ньютон?

Он вновь потянулся, наслаждаясь светом и воздухом. Вот уже больше месяца он не выходил из квартиры.

– Нет. Я позвоню, Артур. Но скорее всего, вы мне до вечера не понадобитесь; если хотите, можете сходить в кино.

Он прошел по вестибюлю, мимо ряда лифтов, к особому подъемнику в дальнем конце зала, где уже ждал, вытянувшись по струнке, лифтер в безупречной униформе. Ньютон улыбнулся про себя; можно вообразить, какая суматоха поднялась вчера, когда он позвонил и сказал, что приедет утром. Он не был здесь месяца три и вообще редко выходил из дома. Лифтер нервно выпалил отрепетированное: «Доброе утро, мистер Ньютон». Он, улыбнувшись в ответ, вошел в распахнутую дверцу.

Подъемник медленно и очень плавно достиг седьмого этажа, где прежде размещалась юридическая контора Фарнсуорта. Тот уже ждал у лифта. На нем был серый шелковый костюм, достойный монарха, на пухлом, тщательно наманикюренном пальце сверкал алый драгоценный камень.

– Вы прекрасно выглядите, мистер Ньютон, – произнес Фарнсуорт, бережно принимая протянутую ладонь. Наблюдательный юрист давно приметил, как кривится Ньютон от грубых прикосновений.

– Спасибо, Оливер. В последнее время я особенно хорошо себя чувствую.

Фарнсуорт провел гостя по коридору – к табличке «У. Э. Корп.» – и дальше, мимо замерших в почтительном молчании секретарей, в собственный кабинет, дверь которого украшали маленькие бронзовые буквы: «О. В. Фарнсуорт, президент компании».

Кабинет был обставлен по-прежнему. Среди мебели эпохи рококо царил большой, непомерно роскошный стол работы Каффиери[7]. Комнату, как обычно, наполняла музыка – на сей раз скрипичная; она резала Ньютону слух, но он промолчал.

Пока они болтали ни о чем, горничная принесла чай – Ньютон научился ценить этот напиток, хотя и не мог пить его горячим. Затем перешли к делу. Предстояло обсудить юридические вопросы, назначение директоров, холдинговые компании, гранты, лицензии и роялти, финансирование новых заводов, приобретение уже существующих, рынки, цены и колебание спроса на те семьдесят три вида потребительских товаров, что выпускались компанией (телевизионные антенны, транзисторы, фотопленка и счетчики радиации), и три с лишним сотни отданных в аренду патентов, от нефтепереработки до безвредного заменителя пороха в детских игрушках. Ньютон видел, что Фарнсуорт даже больше обычного изумлен точностью его памяти, и сказал себе, что разумно будет сделать несколько умышленных ошибок в цифрах и деталях. И все же он получал удовольствие – прекрасно сознавая пустую и дешевую гордыню, питавшую это чувство, – от применения антейского интеллекта к проблемам земного производства. Как если бы кто-нибудь из этих людей (он всегда думал о них как об «этих людях»; несмотря на то что научился любить их и уважать) имел дело с группой очень сообразительных шимпанзе… Ньютон полюбил землян и, обладая изначально заложенным в природе каждого разумного существа тщеславием, не мог отказать себе в мелкой слабости: изумлять их умственным превосходством. Впрочем, как бы приятно это ни было, следовало помнить, что люди куда опаснее шимпанзе и уже тысячи лет не видели антейцев без маскировки.

Горничная принесла ланч: сэндвичи с курицей и бутылку рейнвейна для Фарнсуорта, овсяное печенье и стакан воды для Ньютона – тот еще в самом начале жизни на Земле обнаружил, что лучше всего его организм усваивает продукты из овсяных хлопьев. После ланча продолжили разговор о финансировании различных предприятий. Эта игра увлекала Ньютона сама по себе; ее правила он изучил на месте (в этом обществе, на этой планете оказалось много такого, чего нельзя было узнать из телепередач) и обнаружил в себе природный к ней талант – возможно, атавизм, восходящий к предкам, жившим в ту эпоху, что ныне считается золотым веком примитивной культуры Антеи. Это было то время, когда Земля переживала второй ледниковый период, – эпоха безжалостного капитализма и войн до того, как антейские источники энергии практически истощились, а вода ушла. Игра с акциями и финансами нравилась ему, хотя собственное превосходство почти не оставляло места азарту и хотя он вступил в нее с крапленой колодой, которую обеспечивали десять тысяч лет антейской электроники, оптики и химии. Однако он ни на мгновение не забывал, зачем прилетел на Землю. Знание это было с ним каждую секунду – неизбывное, словно тупая боль в окрепших, но все равно постоянно усталых мышцах, словно невыносимая чуждость этой огромной и многоликой планеты, к которой он немного привык, но она так и не стала родной.