Человек-шарада - [48]

— Совершенно верно… Так оно и есть!

— А-а! Вот видите! Мысли, которые приходят вам в голову, все ваше подспудное отчаяние — не есть ли это ее способ отделиться от вас, а вам — отделиться от нее? Ваша рука, разумеется, не говорит, но она может быть у истока отторжения материи, которое вы переводите в слова. И они систематически выражают ваше враждебное отношение к эксперименту Марека, к самому профессору, ко мне… Вы стали носителем протеста. Нечто в вас говорит «нет», и вы становитесь на сторону этого «нечто». Вами маневрируют, аббат!

— Боже мой! — вскричал он. — Я просто не знаю… Я уже теряю голову!

— Как было с Гобри, Эрамблем, Мусроном…

— Прекратите! Прошу вас, мсье Гаррик. Да, несомненно, вы правы. Но что прикажете делать?

— Прежде всего вы не должны оставаться наедине с собой. Никогда!.. Потому что однажды вы внезапно, как и те, другие, сдадитесь, сами того не желая, вопреки себе…

Он посмотрел на свою руку в трауре, смирно лежащую на колене, — руку, которая была бы способна схватить пистолет, и мне передался его страх. Я видел, как он борется с собой, стараясь не терять достоинства и восстановить спокойствие.

— Нужно, чтобы вы на некоторое время вернулись сюда — до тех пор, пока Нерис не придет в сознание, пока вы не выздоровеете, пока не будет восстановлено ваше единое «я». Я останусь рядом с вами. Обещаю вам: с этим кошмаром будет покончено!

Его добрая воля была беспредельной. Он пообещал мне вернуться в клинику в тот же вечер, как только обговорит со своим церковным начальством небольшие проблемы, которые могут возникнуть в его отсутствие. В тот момент я был уверен, что принял оптимальное решение — утверждаю это. Если Нерис сумеет противостоять смерти, он заговорит, и мы примем свои меры для наших двух пациентов, оставшихся в живых. А если умрет, мы учредим при аббате дежурство на такой долгий срок, какой только потребуется.

Вот почему я вернулся домой собрать вещи. Как будто мне предстояло отправиться в длительную командировку. А потом, закрыв за собой дверь, решил заскочить к Режине. В предлогах недостатка не было! Мне не хотелось, чтобы она беспокоилась по поводу моего отсутствия; и в случае необходимости срочно со мной связаться она должна знать, где меня найти… Короче, мне ужасно хотелось поговорить с ней, послушать, что она скажет. Мы провели вместе час. Не припоминаю всего, что было нами сказано. Наверное, мы болтали о всяких пустяках, но помнится, расставаясь, я поцеловал ей руку — смех, да и только. Почти что машинальный жест. И тем не менее я вижу Режину, как если бы все это было только вчера, — влажные глаза, она утратила дар речи от такого потрясения и была готова броситься ко мне в объятия. Не будь я обязан возвратиться в клинику… Итак, я оторвался от Режины и три четверти часа спустя расположился в своей новой спальне с твердой решимостью выиграть битву.

Нерис все еще был жив. Профессор находился при нем, по-прежнему очень обеспокоенный, но сохраняя некоторую надежду. Я хотел сменить его и заступить на дежурство. Но он категорически отказал мне в этом. Нерис принадлежит исключительно медикам — вплоть до полного выздоровления, если только он до него доживет! Я устроился на новом месте — вынув личные вещи, положил на столике у окна досье, записки. Минуты бежали. Время от времени я отправлялся за новостями. Марек приоткрывал дверь, высовывая пол-лица с угрюмым взглядом и сеткой морщин вокруг глаз. Он качал головой. Нерис все еще не приходил в сознание, но упорно цеплялся за жизнь.

Аббат присоединился к нам перед самым ужином. Стол накрыли в том самом зале, где собиралось первое заседание содружества. Мы не решались говорить громко, пугались звука собственного голоса.

Мы невесело ели вдвоем. Марек выпил с нами чашечку кофе. Он казался немного спокойнее.

— С сердцем неплохо. На данный момент, — сообщил он нам. — Будь Нерис более крепкого здоровья — я бы питал оптимизм. Но после того, что он перенес, я ни в чем не уверен.

Спальня аббата была смежной с моей. Он рано удалился к себе, и я слышал его молитву. Потом бормотание стихло, и наступила наша первая ночь в крепости, которая должна была удерживать смерть на почтительном расстоянии.

Назавтра лицо Нериса уже не казалось таким бескровным. Сердцебиение обрело нормальный ритм, и Марек опять стал тем занятым человеком, уверенным в себе, каким мы его знали. Он заперся у себя в кабинете с аббатом. За обедом я узнал, что он подверг его тщательному медицинскому обследованию, а затем они вели долгую дискуссию.

— Марек — чудовище, — сказал мне аббат. — Он верит только в науку. Но это наверняка исключительный ум. Я же всего лишь рядовой человек и ему в подметки не гожусь. Но только я здраво мыслю, а ему это не дано. Я хорошо знаю, что Марек ошибается. И вы, мсье Гаррик, тоже.

Тема была спорной, и исчерпать ее не представлялось мне возможным.

— Пусть он выговорится, — порекомендовал Марек. — Это современный вариант кровопускания. И намного эффективнее!

Мы обменивались доводами, а тем временем Нерис потихоньку возвращался к жизни. Марек был удовлетворен. Однажды вечером он сказал нам: