Человек с двойным дном - [8]

В первом номере «Лирика в поэзии XX века» мы поместили стихотворения Блока, Маяковского, Ахматовой, — на Пастернака после недавнего скандала с «Доктором Живаго» было наложено табу — Есенина… и зарубежных — Элюара, Тувима, Мистраль…, а также репродукции картин Матисса. О, какие страсти вспыхнули на нашем сонном предприятии! Группа старых коммунистов говорила о газете так, словно произошла контрреволюция. Особенно бесновался один из них, участник штурма Зимнего дворца. Он почему-то считал, что если человек, штурмовавший Зимний дворец, чего-то в литературе не понимает, то другие не поймут и подавно. Возглавляемая этим ихтиозавром фракция отправилась к секретарю партийного комитета Абатурову и выложила ему все, что на душе накипело, выразила удивление, что уже несколько дней идейно-порочная газета-чудовище разлагает здоровый коллектив упадническими стихами Блока и Ахматовой, пьяными — Есенина, сексуальными — Евтушенко.

— А что они сделали с Маяковским! — кричал низкорослый с брюшком участник штурма. — Нет, чтобы напечатать «Стихи о советском паспорте». Выкопали какую-то бессмыслицу о «Звездах-плевочках»! А кто такой Матисс? Так моя семилетняя внучка нарисует.

Ограниченный, туповатый, желчный секретарь незамедлительно принял сторону старой партийной гвардии и потребовал газету убрать. Однако его заместитель Русаков, более молодой, более культурный и в карьере своей сделавший в тот момент ставку на либеральность, ибо времена были как будто бы для того подходящие, — стоял за нас. По его инициативе мы обратились за консультацией в отдел литературы и искусства «Комсомольской правды» и в райком партии. И тем и другим идея с газетой показалась симпатичной, так как стало модным заботиться о культуре, поднимать культурный уровень рядового советского человека. Ведь с ростом культуры растет производительность труда и в конце концов мы догоним и перегоним Америку. Но нам были важны не причины, а следствия.

Газета одобрена специалистами по литературе и партийным руководством района, значит, Абатуров подожмет хвост. Но не тут-то было! Он пуще прежнего взъярился, что прыгнули через его голову. Вызвал меня на собеседование.

— С кем из коммунистов вы говорили об искусстве в течение года?

Водном этом идиотском вопросе весь человек. А ведь сей субъект, наряду с директором, главное лицо в институте.

— Со многими людьми говорил, и не знаю кто из них члены партии.

— Поступили сведения, что любите западную живопись.

Сведения поистине страшные. Я безусловно преступник. Признаюсь.

— Да, люблю французскую живопись.

— Что хорошего в импрессионистах, и тем более в Пикассо?

— Сергей Павлович, прочтите «французские тетради» Эренбурга и вы поймете, почему я люблю импрессионистов и Пикассо.

— Эренбург мне не указ.

— У нас последние годы творчество импрессионистов пропагандируется.

Он буквально взревел:

— Запомните, у нас ничего не пропагандируется, кроме социалистического реализма!

— А если речь идет о старом искусстве?

— С ним мы знакомим.

— А как же Лев Толстой?

— Знакомим, а не пропагандируем.

— Ну а Леонардо да Винчи?

— То же самое. Его произведения демонстрируют, рассказывают о достоинствах и недостатках.

— Сергей Павлович, вы первый обнаружили у Леонардо да Винчи недостатки.

Впрочем, что требовать в области искусства с ограниченного начетчика, инженера-проектировщика, если меня совершенно ошеломили в отделе пропаганды МОСХа. Прихожу туда, объясняю, что собираемся выпускать газету о Пикассо, прошу помочь с материалами. Два жирных чиновника удивляются, и один из них спрашивает:

— А вы видели фильм «Пикассо без тайн?»

— Видел.

— Так неужели же вам не ясно, что Пикассо — шарлатан? — вмешался второй.

— Даже сумасшедший! — поддакнул первый.

Странно ли, что хотя мы и выбрали удачное время для выпуска газеты, посвященной Пикассо, — Хрущев поехал во францию, и радио и пресса то и дело рассказывали в этот короткий период о французском искусстве.

— Абатуров вывешивать ее запретил.

— Я бы удивился, — сказал Эренбург, — если бы газету не запретили. Не так давно ко мне приезжал из Одессы студент. Он прочитал у себя на факультете доклад об импрессионизме, написанный на основе журналов двадцатых годов и статей Луначарского. За это его исключили из института. Вмешались мы с Полевым. Удалось помочь. Парня восстановили, но клеймо подозрительной личности на нем осталось. Вы поймите, тридцать лет в нашем искусстве командуют темные силы. Они боятся, что все увидят: а король-то, то-есть социалистический реализм, — голый, и поэтому скрывают от людей подлинную живопись.

И дальше он рассказал, что по инициативе нобелевского лауреата академика Семенова решили выпустить в издательстве Общества по распространению политических и научных знаний книжечку о Пикассо. Написали ее два автора — Синявский и Голомшток. Тираж предполагался в двести тысяч экземпляров. Союз художников протестовал против пропаганды модернизма, но был бессилен.

— И вот вчера, — усмехнулся Оренбург, — позвонили из книготорга: больше двенадцати тысяч экземпляров продать не сможем. Один из способов борьбы. Правда, мы еще попытаемся преодолеть это препятствие.