Человек с двойным дном - [106]

— Прошу по одному!

Рухин восклицает:

— Это ж тот самый тип, который судил Рабина и двух ребят!

Значит, ждали здесь художников, знали с кем столкнуть. Ну а как может быть еще? Ох, как ни к чему им этот процесс! Опять ворошить старое: раздавленные и сожженные картины, избитых дипломатов и журналистов! Но и мы не лыком шиты. Инструкции у одного из лучших адвокатов Москвы тайно, чтоб не подвести его, взяты. Подаю иск на Управление транспортного хозяйства, которому принадлежат бульдозеры, самосвалы и поливальные машины. Бумага составлена по всем правилам. Что он сделает? К чему придерется? Читает без комментариев. Садиться не приглашает. Секретарша, почти девчонка, как преданная хозяину собака, поглядывает на меня недовольно. Судья поднимает голову:

— Ваш иск принять не могу. Где доказательства, что машины принадлежат данному хозяйству?

Сказал, как припечатал. Но мы к такому ходу конем готовы:

— В «Советской культуре» через три дня после погрома появилась статья, написанная участниками «субботника». Среди прочих там расписался начальник этого хозяйства, к тому же член райсовета, товарищ Половинка.

— Ну и что? — набычился Алешин. — Он сам на субботнике, возможно, и присутствовал, а техника была не его. Вот если бы вы могли предоставить фотографии с номерами машин…

Перебиваю:

— Можем!

Однако не сдается:

— Принесите, тогда и поговорим.

Ясно. Посоветоваться ему надо. Ведь нашего фотографа 15-го сентября арестовали, отснятые негативы отобрали и думают, что у нас ничего не осталось. Но не приметили, что несколько пленок, прежде чем его схватили, он успел нам откинуть.

Придаю голосу сугубую официальность:

— В соответствии с законом напишите на моем иске, почему не принимаете дело к слушанию.

Противник не растерялся:

— А кто вам сказал, что не принимаю? Я заявление ваше беру, но пока оставляю без движения. Пусть полежит в столе, а вы подготовьте фотографии.

Выхожу. Надо срочно звонить адвокату. Говорю ребятам, чтобы не спешили, потому что судья явно темнит. Отыскиваю телефон. Слава Богу, адвокат дома. Выясняется, что Алешин, естественно, обманывает. Обязан дело принять, а уже в суде рассматривать доказательства. Теперь успеть бы. Прекрасно, он у себя.

— Возвратите иск!

Оживляется:

— Что, раздумали судиться?

— Нет. Но вы нарушаете закон. Вы обязаны иск принять, а разбирать улики в ходе судебного процесса. — И дальше — его же суконным языком: — Если не желаете принимать, то укажите, на каком основании.

Он нетерпеливо дергает плечом:

— Я же сказал, что принимаю!

— Чтобы в стол положить? Нет уж, поступайте, как положено.

— Завтра напишу! Пожалейте очередь!

Посмотрите, до чего они все жалостливые! И милиция, и судейские. И слова гуманные неведомо откуда откапывают, и тон чуть ли не нежный.

— Я не уйду отсюда, пока вы не вернете мне иск с вашим письменным отказом принять его. Я буду жаловаться на вас (ни один мускул не дрогнул на лице Алешина. Да плевать ему — тысячу раз жалуйся!) и предам это дело гласности.

Вот тут-то глаза судьи растерянно округлились, брови полезли вверх:

— Как?!

— Как академик Сахаров.

Алешин бросает на меня убийственный взгляд и садится писать длинную бумагу. Наконец, поднимается:

— Ваш иск, Глезер, принят.

— А у художников?

— Тоже. Только принесите, все-таки, фотографии. Встречу с ответчиками назначаю через неделю.

Из здания суда выходим с ощущением победы. Что завтра, неизвестно, но сегодня враг засел в обороне. Теперь проинформируем корреспондентов. Гласность — по-прежнему наше главное оружие. Все — на весь мир. У вас, дорогие товарищи, почта и телеграф, и банки, и суд, и армия и тайная полиция. Казалось бы в секунду растопчете, но, видно, это в наши дни не так просто.

В ближайшие дни тактика неприятеля свелась к затяжке событий. Через неделю ответчики в суд не явились. Алешин охотно объяснил, что в связи с подготовкой к празднику Великого Октября все заняты. И в Горкоме художников, где рассматривалось наше требование о помещении для декабрьской выставки, тоже отмахивались: «После праздников, после праздников!»

Все-таки пробились мы к Ащеулову. Беседуем. У меня в портфеле магнитофон. Я решил, и, как оказывается, недаром, записывать высказывания председателя. Разговор ежеминутно прерывается телефонными звонками. Он докладывает:

— Да, да, мы закупили к торжественному заседанию тысячу гвоздик и заготовили столько же красных ленточек и вымпелов. — И укоризненно взглядывает на нас, от чего, мол, его отрываем! В ходе двухчасового разговора обращается ко мне подчеркнуто любезно. Чего он только не выясняет! И число художников, и по скольку работ будет у каждого, и какого размера картины (надо же подобрать соответствующий зал!). Истинный радетель! Но иногда кусается:

— Только москвичей выставим! Если ленинградцы, Рухин и Жарких, станут мешаться, милиция нам поможет, выгоним из Москвы.

— Такого закона нет. Один у меня гостит. Другой — у Рабина.

А он:

— Скажите, Александр Давидович, если мы вас на Колыму отправим, это решит проблему с художниками? Как вы считаете? — И зашевелились его короткие пальцы, словно они уже хватают меня и волокут в ГУЛаг. И маленькие глазки плотоядно посверкивают. А мне смешно: магнитофон-то записывает.