Человек рождается дважды. Книга 1 - [61]

— Почему? Пять машин — это сила! — пробурчал удивлённо Глушков.

— Сила-то сила, но если в эту силу не верил никто: тут лошади замерзают, а вы с тракторами.

Санями зацепило молодую лиственницу. Она дрогнула, ударила ветками по спине тракториста и, жалобно треснув, легла под полозья. Нина прижалась к руке Сергея. Он обнял её за плечо. Линевич прислушался, как прошуршала под санями лиственница, и продолжил:

— Абрам предложил пробиться в тайгу и забросить тракторами продовольствие для приисков. Это бы облегчило работу гужевого транспорта. Но нужна была и какая-то помощь. Проводники, рабочие и всё такое. А мы одни умаялись насмерть, а пробились всего до пятьдесят девятого километра.

Глушков спросил:

— Парни рассказывали, вы вроде всю зиму промаялись, в тайге на морозе?

— Делали ещё три попытки. Двумя машинами всё же добрались до восемьдесят второго километра. Один трактор провалился в наледь на Хасыне. Двадцать три дня как проклятые вымораживали, вырубали, окаянного. Потом едва доползли до Нагаево. Поморозили радиаторы, да и подшипникам досталось. Вот тебе и вся сила.

Сани накренились и, судорожно вздрагивая, поползли по болоту, разгоняя волну жидкой грязи. Глушков вскочил, махнул предупреждающе трактористам, что ехали сзади, и ловко перелез на площадку трактора. Грязная вода уже покрывала гусеницы.

Глушков управлял стоя. Мотор задыхался, чихал, захлёбывался, но всё же тянул. Остановиться нельзя, машина сядет. Заглохнет мотор, скоро не заведёшь. Но вот трактор вышел из низины.

Когда прошли через болото остальные машины, на санях поЯвился Глушков. Он неторопливо раскурил папиросу и посмотрел на Линевича.

— Но вы доходили и до сплавной базы?

— Это поздней, когда приехал Дальстрой. Мы уже махнули на всё рукой, отремонтировали машины и решили ждать лета. — Глаза Линевича вспыхнули, и он с удовольствием продолжал — Помню, как-то поздно лежим в бараке, изводимся от тоски. Приходят двое и спрашивают Геренштейна. Он был в другом бараке. А мне что, долго — сбегал и позвал.

Высокий человек с прямой бородкой и очень уж хорошими глазами сел на топчан и начал рассказывать. На приисках пятьсот человек осталось без продовольствия. Гужевой транспорт не способен обеспечить завоз. Потом обвёл нас взглядом и тихо спросил: «А вы представляете себе, что может произойти, если напуганные голодом люди в такие морозы двинутся пешком в Нагаево?»

— Да, хорошего маловато, — тряхнул головой Глушков.

— Хорошего? Да тут были бы дела, — блеснул глазами рассказчик, — Наш Абрам предложил использовать трактора и рассказал, почему у нас с осени всё плохо получалось. Человек спросил и наше мнение. А мы что? «Давайте приказ, и всё будет. Только, конечно, людей, проводника…» Он засмеялся облегчённо. А после сказал, что он директор Дальстроя — Берзин. И тут же представил второго: «Бывший управляющий приисков — товарищ Борисенко. Знает тайгу, человек опытный, вот вам и начальник». Мы тут же обсудили всё что надо, «А когда вы сможете выехать?» — спросил он озабоченно. Мы в один голос: «Хоть завтра!»

— Ну и как?

— Восемьдесят километров дороги уже знали, была Ещё колея до Карамкенского перевала, это значит сто семнадцатый километр. Кое-как проковырялись.

— Чего же в первый-то раз не двинули дальше? Наладились, так жарь одним махом, — вмешался в разговор Прохоров.

— Дальше хуже, — тяжело вздохнул Линевич. — Пока на перевале трактористы отдыхали, Абрам и Борисенко сходили на лыжах за перевал. А там четырёхметровый снег, лопатами не разбросаешь. Решили времени не терять, выгрузились и вернулись в Нагаево.

Тракторов не было видно. Глушков беспокойно прислушался. Линевич поднялся на загородку и успокаивающе кивнул головой. Трактора двигались. Из зелени молодого леска виднелись только концы выхлопных труб.

— Вот второй наш рейс другое дело, — продолжал Линевич, — Эдуард Петрович собрал нас всех, расспросил так душевно. Попросил нас попробовать добраться до Элекчана. К саням приспособили отвал. Дали нам хороших рабочих. Эдуард Петрович проводил нас в дорогу.

— Як же вы через ти горы снега проперлы? Гарно подывитися, — нетерпеливо заёрзал Тыличенко.

— Семнадцать километров расчищали траншею в снегу, мостили обрывы, расщелины, овраги. Леса порубили — страсть, пока выбрались на Донышко, место так называется, — объяснил он. — А на Донышке нас встретил ад: метёт, ревёт, сбивает с ног. В общем, света белого не видать. А там Ещё новая беда: под снегом здоровенные булыжники и наледь. Одни сани четыре трактора еле-еле тащили. И вы думаете, это всё? — Он засмеялся, словно вспоминал увеселительную прогулку. — Слышим, что-то трах — и саней как не бывало. Пришлось по такому ветру перетаскивать два километра весь груз на себе. Да разве всё перескажешь. Это запомнится на всю жизнь. Знали, что Эдуард Петрович надеялся на нас. Иначе, наверное, и не выдержали. Геренштейн вымотался вконец, но старался улыбаться. Мы понимали, чего стоили ему эти улыбки. Досталось тут всем. Борисенко поморозил руки, но тоже не унывал. Двигались по два километра в сутки. Как, подходяще?

— А где же вы грилися? — снова спросил Тыличенко.