Человек рождается дважды. Книга 1 - [43]

Петров был зол на себя, на Фомина, на всё и вся на свете. Он старался убедить себя, что воспитатель не сделал ничего хорошего. Но где-то в душе теплилось доброе.

Фомин стоял у проходной и смотрел на бригады, возвращающиеся с работы. Они подходили колоннами, перебрасываясь репликами и шутками.

— Как, начальник, сводочка? — спрашивали ещё у ворот. Фомин утвердительно махал рукой и улыбался.

Пропустив колонну, он пошёл сзади. С тех пор как поставили доску показателей и наладили ежедневный учёт выполнения норм, заключённые сразу подходили к доске. Тут же разгорались споры.

— Смотри, братва! Никак, рахитики нас опять переплюнули? Придётся им завтра подсыпать.

— Ты уж раз «отсыпал», вот тебе и «подсыпали». Так что не твоя это специальность.

— Велика беда, наклепаем?

— Не выйдет! Наклепала Матрёна на своего старика, а его за бока да в тюрьму…

— Всё выйдет!

Фомин с жадностью вслушивался в эти грубоватые реплики и шутливую перебранку. Доска была его детищем. Он сам разработал все формы показателей. Здесь вывешивались «молнии» о достижениях отдельных бригад и поощрениях. Давались и сведения о нарушителях режима и отказчиках. Эти цифры, фамилии будоражили людей, крепили надежду на освобождение, будили гордость.

Фомин дождался последнюю бригаду и только тогда заглЯнул в санитарную часть. Нина, как всегда, встретила его приветливо. Теперь он часто заходил сюда. Тут сглаживались все шероховатости дня. С ней было легко, просто.

В накрахмаленном халате она была особенно мила. За время работы в лагере она похудела и выглядела совсем молоденькой.

Когда вошел Фомин, она куда-то собиралась, укладывая в чемоданчик медицинские принадлежности, пузырьки, коробочки, вату, марлю.

— Нина Ивановна, куда вы собрались? — удивлённо спросил он, здороваясь.

Она пригласила садиться и, положив руку на чемоданчик, улыбнулась уголками губ. Пальцы беспокойно поглаживали никелированную застёжку.

— К больному. А почему вас это так удивило?

— Что-нибудь случилось?

— Нет, всё благополучно. Просто некоторые больные не всегда аккуратно являются на приём, да и надо посмотреть, как они живут. Кроме всего, необходимо навестить Шайхулу. Больничных коек у нас мало, и его выписали досрочно.

— В лагерь? Одна? Нет, Нина, я вам этого не позволю.

На его лице отразилось такое искреннее беспокойство, что она растроганно улыбнулась. Действительно, ещё несколько минут назад она волновалась. Шайхула просил её зайти и посмотреть, можно ли снимать швы, заЯвив, что другому врачу он не доверяет.

Она благодарно пожала руку Фомина.

— Вы и не представляете, Сергей, как мне ценна и приятна ваша забота. — Она впервые назвала его по имени. — Спасибо вам, мой добрый друг, но у меня есть одно правило: выполнять всё добросовестно. К тому же я врач и обязана бывать в бараках.

— Я не пущу вас одну, не могу и не имею права.

— Вы смотрите на меня как на слабую женщину, трусиху. Не следует меня опекать. Верно, я немножко боюсь, но пойду одна. У меня желание серьёзно работать, и потому не хочу показывать свОю слабость.

Фомин понял, что она права. Милая, славная женщина. Слабая и решительная. Нежная и отважная… Он привлёк её и поцеловал,

Нина порывисто прижалась к нему, но тут же отстранилась.

— Нина, вы мне так дороги, — прошептал он, чувствуя, как бьётся его сердце…

На крылечке клуба раздался звонок. Фомин посмотрел на часы. Было ровно восемь. Значит, они разговаривали уже два часа. Надо было встретить Нину, но он уже опоздал. С Петровым они переговорили о многом. Может быть, и не совсем гладко, но ему удалось найти непринуждённый тон, да и беседа их была откровенной. Он чувствовал, что парень, хотя и ершится, но постепенно сдаётся.

Петров сидел в уголочке на стуле и рассеянно мял козырёк фуражки. Под окном простучали громкие и торопливые шаги, донеслись голоса.

— Что там сегодня в клубе? Кино?

— Картина, но сначала лекция врача о цинге.

— Пойдём?

— А кто читает лекцию, Нина Ивановна?

— Ага!

— Тогда пошли. Попадём на трассу — пригодится, да и докторша опять кого-нибудь из наших зацепит. — Тон говорящего не вызывал сомнения не только в добром расположении, но и в симпатии к лагерному врачу.

Фомин улыбнулся, закрыл форточку и вынул вторую пачку папирос.

— Кури. Может быть, хочешь на лекцию или в кино, а я задерживаю?

Петров как-то расслабленно поднялся, закурил и сел на самый кончик стула.

— Нет. У нас в бараке бесплатное «кино и лекции», насмотришься и наслушаешься за день до чёртиков.

— Ну смотри. Только потом не говори опять, что делаю тебе одно зло.

— А разве не так? Вот вы все взЯлись за перевоспитание нашего брата трудом. А тот, кто знает, что из лагерей ему не вылезать, разве он будет «пахать»? Остаётся одно — топором по пальцам или бритвой по сухожилию. А инвалида попробуйте заставьте работать. Это вы называете добром? — Он поднялся, взял новую папиросу и закурил. — Вон в третьем бараке Карнаухов решил покантоваться, растравил пятку и получил заражение, — продолжал Петров хмуро. — Сделали три операции, а что толку? Ноги нет выше колена, а воспаление продолжается. Нина Ивановна замучилась, а сколько вытерпел парень? Куда он сейчас без ноги? Он вор, и ничего другого не умеет. Зачем его нужно было лечить! Так и вы. Чего вы меня мучаете? Пусть я на плохих, но на своих ногах.