Человек против мифов - [85]
Надо помнить, что в жизни нации, как и в жизни индивида, обеспеченность является побочным продуктом хорошо организованной жизни. Она не дается в руки тем, кто делает ее целью своих поисков. Она подобна счастью, выпадающему на долю тех, жизнь которых плодотворна, и неуловимому для тех, кто специально его ищет...
В жизни наций, как и в жизни индивидов, фиксировать внимание на проблеме обеспечения как задаче первоочередной важности – значит обречь себя на застой и поражение...
Слишком большая предусмотрительность и слишком большая забота о том, чтобы задуманные действия принесли выгоду, означает застой в промышленности и бизнесе. Точно так же чрезмерное настаивание рабочих на своем праве заключать коллективный договор о продолжительности рабочего дня, о величине зарплаты и характере и надежности найма замедляет прогресс"[108].
Меня всегда поражала способность участников банкетов сразу после усвоения пищи переходить к усвоению идеи, ибо меня лично некоторое время после кофе клонит только ко сну. Однако слушатели д-ра Кармайкла перешли не только к усвоению идей, но и к возрождению своей веры в ценность и значение индивида. Я думаю, что такого рода таланты нужно приветствовать как образец беспримерной выносливости. Может быть, достижение и не столь значительно, как кажется, ибо оратор уверял аудиторию, что ценность и значение индивида не предполагают, а скорее противополагаются коллективному договору, сокращению рабочего дня, повышению зарплаты и полной занятости. Такая интерпретация помогает банкирам возрождать веру в ценность и значение индивида. При подобных обстоятельствах ценность и значение индивида понимается таким образом, что хочется повторить восклицание Джека Хорнера: "Ах какой я пай-мальчик!".
Ободряет, должно быть, также и остроумный довод, который доказывает, что обеспеченности нельзя достигнуть запланированными действиями. Подобно счастью, гласит этот довод, обеспеченность сопутствует чему-то другому и не может сама по себе быть целью. На это, я думаю, можно ответить, что если "а" сопутствует "б", то вполне мыслимо, стремясь к "б", достигать вместе с "б" также и "а". И если достижимым является сочетание "а" и "б", то непонятно, почему мы не можем сказать, что из двух элементов нас больше интересует "а". Точно так же непонятно, почему мы не можем планировать достижение "б" именно вследствие того, что ему сопутствует более желательное для нее явление. Довод д-ра Кармайкла относится к разряду тех, в основе которых лежит надежда, что вывод будут помнить, а посылки забудутся. Лелеется надежда, что если удастся убедить людей в невозможности сделать целью обеспеченность, то они, очевидно, и не будут за нее бороться.
Однако классический довод в пользу несовместимости свободы и обеспеченности изложен в двух последних абзацах. Этот довод гласит, что обеспеченность ведет к "застою". Автор исходит из убеждения, что, как только люди почувствуют себя обеспеченными, они перестанут работать и превратятся в праздных лентяев. В его сознании начинает витать образ нового сибарита вместе с отрезвляющим воспоминанием о народе, изнеженном до беспомощности. В условиях достигнутой обеспеченности оказываются бездейственными все побудительные мотивы, а без них никого нельзя заставить работать.
Забавно, что этот же довод, здесь служащий для доказательства вреда обеспеченности, Бентам использует в защиту обеспеченности. Он считает, что, если люди не уверены в своих приобретениях, пропадает стимул к приобретению и всякая работа останавливается. Д-р Кармайкл считает, что стимул к приобретению, а значит, и к работе пропадает, когда люди уверены в своих приобретениях. Бентам и Кармайкл создали вдвоем гигантскую дилемму, где один и тот же вывод о всеобщей праздности следует из двух противоположных посылок: наличия или отсутствия обеспеченности. В отношении общества, подобного нашему, где имеет место реальный, хотя и неравномерный технический прогресс, такой вывод – явная нелепость. Ясно, что нельзя один и тот же довод брать для доказательства двух противоположных утверждений. Если обеспеченность действительно необходима, чтобы побудить людей трудиться, и если труд людей действительно достоин поощрения (в чем я не сомневаюсь), тогда обеспеченность, безусловно, является общественным благом. Если же обеспеченность отнимает у людей охоту трудиться, тогда как труд заслуживает поощрения, то она уже общественное зло. Придется делать выбор: Вентам и Кармайкл не могут быть оба правы. А если, введя временное измерение, вы хотите спасти обе точки зрения, вам придется объяснить, почему Бентам был прав для своего времени и не прав для нашей эпохи и почему Кармайкл оказался бы не прав в эпоху Бентама, но прав сегодня.
Существует еще один способ примирения обеих позиций: мы можем допустить, что Бентам и Кармайкл по-разному понимают обеспеченность. Когда Бентам говорит, что обеспеченность желательна, ибо она защищает собственников, то он имеет в виду, что хорошо бы капиталистам иметь эту обеспеченность. Когда Кармайкл говорит, что обеспеченность нежелательна, ибо она делает чрезмерной упор на коллективные договоры, сокращение рабочего дня и повышение заработной платы, то он имеет в виду, что такого рода обеспеченность невыгодна капиталистам. При такой интерпретации оказывается, что и для Бентама, и для Кармайкла ориентиром является одна и та же ценность – благополучие капиталистов. Кажущийся конфликт исчезает, и мы обнаруживаем, что согласие между обоими было бы совершенно явным, если бы случайно не изменилось значение термина "обеспеченность".
В книге представлен результат совместного труда группы ученых из Беларуси, Болгарии, Германии, Италии, России, США, Украины и Узбекистана, предпринявших попытку разработать исследовательскую оптику, позволяющую анализировать реакцию представителя академического сообщества на слом эволюционного движения истории – «экзистенциальный жест» гуманитария в рушащемся мире. Судьбы представителей российского академического сообщества первой трети XX столетия представляют для такого исследования особый интерес.Каждый из описанных «кейсов» – реализация выбора конкретного человека в ситуации, когда нет ни рецептов, ни гарантий, ни даже готового способа интерпретации происходящего.Книга адресована историкам гуманитарной мысли, студентам и аспирантам философских, исторических и филологических факультетов.
В своем исследовании автор доказывает, что моральная доктрина Спинозы, изложенная им в его главном сочинении «Этика», представляет собой пример соединения общефилософского взгляда на мир с детальным анализом феноменов нравственной жизни человека. Реализованный в практической философии Спинозы синтез этики и метафизики предполагает, что определяющим и превалирующим в моральном дискурсе является учение о первичных основаниях бытия. Именно метафизика выстраивает ценностную иерархию универсума и определяет его основные мировоззренческие приоритеты; она же конструирует и телеологию моральной жизни.
В книге трактуются вопросы метафизического мировоззрения Достоевского и его героев. На языке почвеннической концепции «непосредственного познания» автор книги идет по всем ярусам художественно-эстетических и созерцательно-умозрительных конструкций Достоевского: онтология и гносеология; теология, этика и философия человека; диалогическое общение и метафизика Другого; философия истории и литературная урбанистика; эстетика творчества и философия поступка. Особое место в книге занимает развертывание проблем: «воспитание Достоевским нового читателя»; «диалог столиц Отечества»; «жертвенная этика, оправдание, искупление и спасение человеков», «христология и эсхатология последнего исторического дня».
Книга посвящена философским проблемам, содержанию и эффекту современной неклассической науки и ее значению для оптимистического взгляда в будущее, для научных, научно-технических и технико-экономических прогнозов.
Основную часть тома составляют «Проблемы социологии знания» (1924–1926) – главная философско-социологическая работа «позднего» Макса Шелера, признанного основателя и классика немецкой «социологии знания». Отвергая проект социологии О. Конта, Шелер предпринимает героическую попытку начать социологию «с начала» – в противовес позитивизму как «специфической для Западной Европы идеологии позднего индустриализма». Основу учения Шелера образует его социально-философская доктрина о трех родах человеческого знания, ядром которой является философско-антропологическая концепция научного (позитивного) знания, определяющая особый статус и значимость его среди других видов знания, а также место и роль науки в культуре и современном обществе.Философско-историческое измерение «социологии знания» М.
«История западной философии» – самый известный, фундаментальный труд Б. Рассела.Впервые опубликованная в 1945 году, эта книга представляет собой всеобъемлющее исследование развития западноевропейской философской мысли – от возникновения греческой цивилизации до 20-х годов двадцатого столетия. Альберт Эйнштейн назвал ее «работой высшей педагогической ценности, стоящей над конфликтами групп и мнений».Классическая Эллада и Рим, католические «отцы церкви», великие схоласты, гуманисты Возрождения и гениальные философы Нового Времени – в монументальном труде Рассела находится место им всем, а последняя глава книги посвящена его собственной теории поэтического анализа.