Человек, который упал на Землю - [31]

Как-то раз, больше года назад, он обронил при Фарнсуорте, что заинтересовался музыкой. Это было правдой лишь отчасти, поскольку мелодика и тональная система человеческой музыки всегда были ему немного неприятны. Тем не менее, музыка увлекла Ньютона с исторической точки зрения — как историка, его интересовали почти все направления человеческого фольклора и искусства. Это увлечение возникло в те годы, когда он изучал земное телевидение, и укрепилось здесь, на Земле, долгими ночами, проведёнными за чтением. Вскоре после этого случайного упоминания Фарнсуорт подарил Ньютону превосходно откалиброванную октафоническую систему — некоторые её компоненты были основаны на патентах «Всемирной корпорации» — вместе с усилителями, проигрывателями и прочим необходимым оборудованием. Стараниями трёх магистров в области электротехники систему удалось встроить в рабочий кабинет Ньютона. Это вторжение доставило ему беспокойство, но он не хотел ранить чувства Фарнсуорта. На торце книжного шкафа они установили медную панель с пультом управления. Ньютон предпочёл бы что-нибудь более изысканное, чем плоская медь — например, тонко расписанный китайский фарфор. Ещё Фарнсуорт вручил ему кассету с пятью сотнями записей на маленьких стальных шариках — на этих патентах «Всемирная корпорация» заработала не меньше двадцати миллионов долларов. Нажимаешь кнопку — и шарик размером с горошину становится на своё место в картридже. Затем крошечное считывающее устройство, медленно двигаясь, распознаёт его молекулярную структуру, и эти узоры преобразуются в звуки — оркестра, музыкального коллектива, гитары или голоса. Ньютон почти никогда не включал музыку. По настоянию Фарнсуорта он прослушал несколько симфоний и квартетов, но совершенно ими не проникся. Странно, что их смысл остался для него настолько непонятным. Некоторые другие виды искусства, даже в превратной и снисходительной подаче «Воскресного телевидения» (глупейшего и претенциознейшего телеканала), способны были сильно на него воздействовать — особенно скульптура и живопись. Возможно, он видел так же, как люди, но не мог слышать как они.

Когда Ньютон вошёл в кабинет, размышляя о кошках и людях, то неожиданно для себя самого решил послушать музыку. Нажав на кнопку, он включил симфонию Гайдна, которую, по мнению Фарнсуорта, просто обязан был послушать. Из колонок отчётливо и напористо полились звуки, не несущие, на его взгляд, никакой смысловой или эстетической нагрузки. Ньютон почувствовал себя как американец, который пытается понять китайскую музыку. Он налил себе джина из бутылки, стоявшей на полке, и выпил его неразбавленным, стараясь следить за звуками. Он уже собирался сесть на диван, когда в дверь внезапно постучали. Вздрогнув, Ньютон уронил стакан. Тот разбился у его ног. Впервые в жизни он заорал:

— Какого чёрта?!

Как же он стал похож на людей! Из-за двери донёсся испуганный голос Бетти Джо:

— Снова звонит мистер Фарнсуорт, Томми. Он настаивает. Говорит, что я должна тебя позвать…

Голос Ньютона смягчился, хотя в нём всё ещё слышалось недовольство.

— Скажи ему, что нет. Скажи ему, что сегодня я не хочу никого видеть и ни с кем не разговариваю.

С минуту за дверью была тишина. Ньютон посмотрел на осколки стекла у своих ног, затем запинал самые крупные из них под диван. После чего услышал голос Бетти Джо:

— Хорошо, Томми. Я передам. — Она помолчала. — Ты теперь отдохни, Томми, слышишь?

— Хорошо, — ответил он, — я отдохну.

Ньютон услышал, как удаляются её шаги. Затем подошёл к книжному шкафу. Стаканов больше не было. Он начал было звать Бетти Джо, но вместо этого взял почти полную бутылку, открутил крышку и стал пить прямо из горлышка. Он выключил Гайдна — кто мог ожидать, что ему понравится подобная музыка? — и включил сборник народной музыки, старинных негритянских песен. По крайней мере, в словах этих песен было что-то, что он мог понять.

Из колонок зазвучал низкий усталый голос:

Всякий раз, как в дом иду мисс Лулу,

Старый пёс кусаться

Каждый раз, как в дом иду мисс Салли,

Её бульдог кусаться…

Ньютон задумчиво улыбнулся. Слова этой песни задели в нём какую-то струну. Сев на диван с бутылкой в руке, он начал думать о Натане Брайсе и об их сегодняшней беседе.

После первой же встречи с Брайсом Ньютон понял, что тот его подозревает. То обстоятельство, что химик настаивал на личной встрече, выдавало его с головой. Проведя недешёвое расследование, Ньютон удостоверился, что Брайс не является ничьим представителем — он не работал ни на ФБР (как, по меньшей мере, двое рабочих на строительстве ракеты), ни на какое-либо другое правительственное учреждение. Но тогда, если Брайс каким-то образом разгадал его тайну и его намерения, — как, очевидно, Фарнсуорт и, возможно, кто-то ещё, — то чего ради он, Ньютон, так разоткровенничался с этим человеком? И зачем бросался намёками о себе, толкуя о войне и втором пришествии, называя себя именем Румпельштильцхен — именем злобного карлика, который явился откуда ни возьмись, чтобы превратить солому в золото и с помощью этого неслыханного умения спасти жизнь принцессы; чужака, чьим истинным намерением было украсть её дитя? Был лишь один способ победить его — раскрыть его личность, назвать его имя.