Человек, который упал на Землю - [26]

В одно ноябрьское утро, когда один из ассистентов своей юношеской серьёзностью довёл его до очередного приступа безысходного разочарования в научной работе и во всех этих «молодых учёных», Брайс подошёл к дверному проёму и несколько минут разглядывал знакомый пейзаж. Неожиданно он решил прогуляться. Ему ещё никогда не приходило в голову обойти вокруг озера. Так почему бы не сейчас?

Снаружи было холодно, и Брайс подумал было, что нужно вернуться в лабораторию за курткой. Но солнце мягко пригревало, как это бывает ноябрьским утром, и у самой воды, куда не падала тень, было достаточно тепло. Он пошёл в направлении особняка, прочь от строительной площадки и корабля. На нём была полинялая клетчатая шерстяная рубашка — десятилетней давности подарок его покойной жены. Пройдя с милю, он согрелся настолько, что ткань стала покалывать руки, и ему пришлось закатать рукава до локтей. Его предплечья, тонкие, белые и покрытые волосками, казались на солнце ужасно бледными — словно руки очень старого человека. Под ногами была галька и, порой, невысокая трава. По пути он увидел несколько белок и кролика. Один раз на озере прыгнула рыба. Брайс миновал пару строений и что-то вроде мастерской металлообработки. Какие-то люди махали ему. Один из них окликнул Брайса по имени, но Брайс не узнал его. Улыбнувшись и помахав в ответ, он замедлил шаг и позволил своим мыслям блуждать без цели. Один раз он остановился и попытался запускать плоские камешки по воде, и ему удалось заставить один из них совершить единственный прыжок. Все остальные входили в воду под неправильным углом и сразу тонули. Почувствовав себя глупо, Брайс покачал головой. Высоко в небе беззвучно пролетела стайка птиц. Брайс пошёл дальше.

Незадолго до полудня он прошёл мимо дома Ньютона. Дом казался запертым и безмолвным. Между ним и кромкой воды было несколько сотен футов. Брайс посмотрел на верхний эркер, но не смог разглядеть ничего, кроме отражающегося в стекле неба. Когда солнце поднялось настолько высоко, насколько было возможно в это время года, Брайс уже добрался до дальнего края озера и шёл вдоль необитаемого берега. Щетинистая трава и сорняки стали расти гуще. Здесь были кусты, и золотарник, и несколько гнилых брёвен. В какой-то миг он подумал о змеях, которых не любил, но отогнал эту мысль. Потом он увидел ящерицу, неподвижно сидящую на камне, — глаза у неё были словно стеклянные. Брайс почувствовал голод и стал лениво размышлять, что будет с этим делать. Устав, он присел на бревно, лежащее у воды, расстегнул рубашку, отёр шею носовым платком и стал смотреть на воду. На мгновение он почувствовал себя словно Генри Торо[30] и усмехнулся собственным мыслям. «Большинство людей проводят жизнь в тихом отчаянии[31]. Брайс оглянулся на дом, полускрытый за деревьями, и увидел в отдалении человека, который шёл в его сторону. Щурясь от яркого света, Брайс несколько секунд разглядывал его и постепенно узнал в идущем Ньютона. Брайс упёр локти в колени и стал взволнованно ждать, когда он подойдёт.

Ньютон нёс на сгибе локтя маленькую корзинку. На нём была белая рубашка с короткими рукавами и широкие светло-серые брюки. Он шёл медленно, держась прямо, при этом двигаясь с лёгкой грацией. Было что-то необъяснимо странное в его походке. Это напомнило Брайсу о том, как он впервые повстречал гомосексуалиста — давно, когда он ещё был слишком юн, чтобы знать, кто это такие. Ньютон шёл не так, как тот человек, но он шёл как никто другой — легко и в то же время тяжело.

Когда Ньютон подошёл достаточно близко, чтобы быть услышанным, он произнёс:

— Я принёс немного сыра и вина.

На нём были тёмные очки.

— Отлично. — Брайс поднялся. — Вы видели, как я проходил мимо дома?

— Да. — Ньютон сел на другой конец бревна — длинного, полукруглого в сечении, и поставил корзинку у ног. Достав из неё бутылку вина и штопор, он протянул их Брайсу. — Откроете?

— Попытаюсь. — Брайс взял бутылку, заметив при этом, что руки у Ньютона такие же худые и бледные, как у него — только без волос. Пальцы у него были длинные и тонкие, с самыми маленькими суставами, какие Брайс только видел. Когда Ньютон передавал вино, его руки слегка дрожали.

Это оказалось божоле. Брайс зажал холодную и влажную бутылку между колен и начал орудовать штопором, что получалось у него довольно ловко — лучше, чем пускать «блинчики» по воде. Он выдернул пробку с приятным лаконичным хлопком, с первой же попытки. Ньютон подошёл к Брайсу с двумя стаканами — это были не винные бокалы, а высокие стаканы — и держал их, пока тот наливал вино.

— Не жалейте, — сказал Ньютон и улыбнулся ему, и Брайс наполнил стаканы почти до краёв. У Ньютона был приятный голос, а лёгкий акцент казался вполне естественным.

Вино было превосходное: прохладное и ароматное. Оно освежало пересохшую гортань и мгновенно согревало желудок, даруя привкус старого доброго двойного удовольствия от алкоголя — удовольствия физического и духовного — того самого, что поддерживало очень многих людей, поддерживало самого Брайса долгие годы. Сыр оказался твёрдым чеддером, старым и слоистым. Несколько минут они ели и пили молча. На них падала тень, и Брайс снова опустил рукава рубашки. Теперь, когда он сидел неподвижно, ему снова стало прохладно. Интересно, почему Ньютон как будто совсем не мёрзнет в своей лёгкой одежде? Он скорее походил на человека, который будет сидеть у огня, закутавшись в плед, — вроде персонажей Джорджа Арлисса