Человек из красной книги - [62]

– Вот высадимся когда, попрошу для неё кусочек лунного грунта доставить, но только не от автомата, а чтоб, скажу, руками забирали, лично попрошу кого-нибудь из орёликов своих.

Дальше жизнь их пошла, мало отличаясь от той, которой живут счастливые родители, когда на глазах у них нормально растёт и правильно, без любых видимых отклонений, набирает вес здоровенький и ужасно улыбчивый ребёнок. Настасья, одолев первые удивления от этой маленькой, появившейся в доме как ещё один царёв подарок, вскоре уже иначе, как и на самом деле, подарком для себя девочку не рассматривала. Когда-то жизнь обделила Настасью, обойдя её сбоку: оттого, наверно, маленьких вокруг неё не имелось никаких и никогда. Мать родила её одну, к тому же так и не смогла потом что-нибудь вразумительное донести ей насчёт чьего-либо отцовства: больше отмахивалась или просто прижимала к своим тяжёлым материнским грудям.

Домишко располагался в голой степи: полустанок, обслуживающий проходящие составы, кроме пары утлых строений, угольного склада да водокачки, не имел более ничего, за что можно было весело зацепиться глазом, какие уж там деточки, у кого? Играла всё больше в камушки, подсыпала их под колеса паровоза и ждала, как выстрелят они после крошкой. Учиться стала – за пять километров, ногами, в село: уставала так, что падала – оттого и ученье шло не в радость, а то бы, глядишь, и сама теперь инженерила, может, где, а не в работницах состояла или бетонщицей в те никчемные годы. В общем, всему обучались вместе с Евгенией. То обернуть надо, пелёночкой, помягчей, и чтобы сухая вся была. Сосочку подсунуть, когда выпадет, одеялко поправить, слюнявчик под кашку не забыть накинуть, ночью лишний раз подняться, глянуть, как сопит и не надо ли чего, кроме того, что и так сделали.

Сначала трудновато было, без опыта, а потом пошло, пошло-поехало, заладилось, привыкли обе, будто заранее знали теперь, какое дело сделать: даже, бывало, что и не сталкивались у кроватки, чуяли одна другую за квартирную версту. А время прошло, так выпросила у Евгении, чтобы уже совсем кроватку к ней перевести. Чтоб ночью вставать без никого. А они пускай отдыхают, им нужней, тем паче у хозяина снова чего-то не заладилось. Пришёл убитый, стал своей сообщать про горе это, а она тот разговор через неприкрытую в спальню дверь слыхала. А на другой день уже и по радио объявили, и по новостям диктор в телевизоре обращение зачитал голосом замогильным, что разбился живой человек, какой на корабле «Союз-1» летал, насмерть разбился, когда обратно садился, но как надо не сел, парашют не распахнулся, завязки какие-то подвели. Владимир, вроде, или Валентин, а какой, не запомнилось ей, кроме того лишь, какой портрет у него приятный на вид и мужественный, хоть и покойник теперь, ужас просто. Вот так отправят тебя неизвестно куда непонятно на чём, и Бог знает для чего, а после мёртвый вернёшься – и ку-ку.

Жалко было смотреть на Павла Сергеича – убитый ходил, хоть и живой. Почти не кушал и дома мало бывал, они там всё решали, разбирались, думали про этот случай.

Женя, поразмыслив, не стала возражать, чтоб перевести Аврошку в комнату к Настасье: за всё то время, пока они совместными усилиями поднимали ребёнка, она полностью обрела у Жени доверие. И сама по себе чистюлей была, и точно так же к маленькой относилась. Переживала порой за ребёнка до лёгкой трясучки в руках, и это не могло укрыться от настороженных Жениных глаз. Да и сам Царёв, то остававшийся в супружеской спальне на всю ночь, то оправлявшийся ночевать в кабинет, теперь уже мог беспрепятственно ночевать с женой, не беспокоясь насчёт любого волнения для обоих.

Он уже привык к тому, что его Женюра, не страдающая, как это нередко бывало с ним, никакой бессонницей, мерно дышит рядом, совершенно не думая о том, что, переворачиваясь с боку на бок, он может задеть её локтем или невзначай закинет свою ногу на её. Настю за все годы, пока пользовался ею как подходящим средством сбросить накопленное раздражение или поддержать накоротке избыточную радость, оставил у себя в постели на всю ночь лишь однажды, в день, когда Первый успешно вернулся с орбиты. Первого ожидали там же, откуда стартовал, в казахстанской степи, но орбита оказалась выше расчётной на 40 километров, и потому изменилась дальность и время полёта. Он хотел тут же – на самолёт и туда, к месту непланового приземления, но поразмыслил и не стал этого делать, первый раз в жизни испугался за сердце. Вдруг, подумал, лопнет к чёртовой матери: оно у него уже в тот год ныло всё, ныло, часто не давая запустить мозги на полную силу. Тогда он и решил таким дурацким способом отметить чумовую радость, ну просто совсем не хотелось в эту великую ночь оставаться одному: знал, что всё равно не заснёт, нервы не позволят, весь этот буйный его адреналин просто не даст лежать спокойно с закрытыми глазами. Так пускай хотя бы Настюха прижмётся и побалабонит про своё, раньше никогда не вызывавшее у него даже малого ответного интереса.

А потом, вроде бы, ничего, снова успех был, и не один; а уж начиная с 68-го, когда истекал первый год Аврошкиной жизни, ещё удачней пошли дела. Аврошка уже стала ходить: ещё чуть-чуть побаивалась, но уже тогда упорство проявляла, настырничала, не хотела ползать, как раньше. «Летать рождённый не станет ползать!» – шутил Павел Сергеевич, перефразируя своего любимого Максима Горького, и подбрасывал дочь вверх. Та взвизгивала, округлив от ужаса глаза, но улыбалась и просительно гукала, требуя полётов ещё и ещё. Однако, как ни стремился Царёв больше времени проводить дома, это получалось не всегда. Космодромы, все три, и все к этому моменту действующие на полную занятость, требовали его присутствия. Его, однако, хватало на всех, хотя временами, стараясь лишний раз не показать этого Женюре, брался рукой за сердце и незаметно делал глазами Насте. Та, как в прежние годы, понятливо кивала и неслась к лекарственному схрону. Возвращалась с нужной пилюлей и запивочкой в стакане. Он принимал, запивал водичкой с разведённой сиропной жижей от домашнего варенья, и вяло ругал её за излишнее усердие, говоря, что достаточно простой воды, не нужно мне этого вашего сладкого. Та же, всякий раз получив от него беззлобный нагоняй, виновато исчезала, чтобы в следующий раз снова подсунуть подслащенного вместо никакого. Уверена была, что по доброй воле от домашней вареньевой болтушки не отказываются, а если и выговорят за такое, то разве что, чтоб жизнь медовой свыше нормы не казалась.