Человек из Архангельска - [5]

— Войдите в комнату, чертёнок этакий, войдите и замолчите!

Но она продолжала свой танец. Потом она внезапно подбежала ко мне и, схватив мою руку, прежде чем я успел её отдёрнуть, поцеловала её. За обедом она увидела один из моих карандашей и, овладев им, написала на клочке бумаги два слова «Софья Рамузина», а затем указала на себя в знак того, что это было её имя. После чего передала карандаш мне, очевидно, ожидая, что я буду в такой же степени сообщительным, но я положил его в карман в знак того, что не хочу поддерживать никаких отношений с ней.

Я постоянно сожалел теперь о неосмотрительной поспешности, с которой я спас эту женщину. Что было мне за дело до того, будет она жить или умрёт? Я не был молодым горячим юношей, чтобы делать такие вещи. Достаточно скверно было то, что я был вынужден держать в доме Мэдж, но она была стара и безобразна, и её можно было игнорировать. Эта женщина была молода и весела, и вообще такова, что была способна отвлекать внимание от более серьёзных вещей. Куда отправить её и что делать с ней? Если бы я послал уведомление в Уик, то чиновники и другие пришли бы ко мне и стали бы допытываться, подглядывать и болтать ненавистная мысль. Лучше уж переносить её присутствие, чем это.

Я скоро увидел, что эта история стала для меня источником новых беспокойств. Нет ни одного места, где бы можно было чувствовать себя в безопасности от кишащей, беспокойной расы, к которой я принадлежу. Вечером, когда солнце скрылось за холмами, окутав их мрачною тенью, но золотя пески и бросая над морем яркое сияние, я пошёл по обыкновению пройтись по берегу. Иногда в этих случаях я брал с собою какую-нибудь книгу. Я поступил так и в этот вечер и, растянувшись на песке дюны, приготовился читать. В то время, как я лежал там, я внезапно почувствовал тень, которая встала между солнцем и мною. Осмотревшись, я увидел, к своему большому удивлению, высокого, сильного человека, который стоял в нескольких ярдах от меня и вместо того, чтобы смотреть на меня, совершенно игнорировал моё присутствие и глядел через мою голову с суровым, неподвижным лицом на бухту и чёрную линию рифа Мэнси. У него был смуглый цвет лица, чёрные волосы и короткая вьющаяся борода, ястребиный нос и золотые серьги в ушах; всё вместе придавало ему дикий и вместе с тем до известной степени благородный вид. На нём были куртка из полинялого бумажного бархата, рубашка из красной фланели в высокие морские сапоги выше колен. Я сразу узнал в нём человека, который остался на разбитом судне в ту ночь.

— Эй! — сказал я недовольным голосом. — Вы, стало быть, благополучно добрались до берега?

— Да, — ответил он на правильном английском языке. — Это вышло помимо моей воли. Волны выбросили меня; я молил Бога, чтобы он позволил мне утонуть! — В его произношении был лёгкий иностранный акцент, который был скорее приятен для слуха. — Два добрых рыбака, которые живут вон там, вытащили меня и позаботились обо мне. Однако же, я не мог, по чести, благодарить их за это.

«О! о! — подумал я. — Это человек моего собственного закала».

— Почему вы желали бы утонуть? — спросил я.

— Потому, — вскрикнул он, взмахивая своими длинными руками страстным, отчаянным жестом, — что там, в этой голубой улыбающейся бухте лежит моя душа, моё сокровище, всё, что я любил и ради чего жил.

— Ну, ну, — сказал я. — Люди гибнут каждый день, но бесполезно поднимать шум из-за этого. Позвольте вам сообщить, что земля, на которой вы прогуливаетесь, принадлежит мне, и что чем скорее вы уберётесь отсюда, тем приятнее это будет для меня. Достаточно с меня и одной.

— Одной? — задыхаясь проговорил он.

— Ну да, если бы вы могли взять её с собою, я был бы вам весьма признателен.

Он смотрел на меня с минуту, как бы не веря своим ушам, а затем с диким криком кинулся от меня с удивительной быстротою и пустился бежать по пескам по направлению к моему дому. Никогда раньше и никогда с тех пор я не видел человека, который бы бегал так быстро. Я последовал за ним так скоро, как только мог, взбешённый этим угрожающим мне вторжением, но гораздо раньше, чем я достиг дома, он скрылся через открытую дверь. Я услышал сильный крик изнутри, а когда подошёл ближе, звук низкого мужского голоса, говорившего часто и громко. Когда я взглянул на девушку, то увидел, что Софья Рамузина забилась в угол, со страхом и отвращением, выражавшимися на её отвёрнутом в сторону лице и в каждой линии её дрожащего тела; он же, со своими сверкающими тёмными глазами и распростёртыми, дрожащими от волнения руками, изливался потоком страстных, молящих слов. Когда я вошёл, он сделал шаг вперёд по направлению к ней, но она забилась ещё дальше в угол и испустила громкий крик, похожий на крик кролика, когда хватают его за горло.

— Это ещё что! — взревел я, оттаскивая его от неё. — Славная история! Чего вы хотите? Вы, верно, думаете, что попали в кабак!

— О, сэр, — сказал он, — извините меня. Эта женщина моя жена, я боялся, что она утонула. Вы возвратили меня к жизни.

— Кто вы такой? — грубо спросил я.

— Я из Архангельска, — сказал он просто, — русский.

— Как ваше имя?