Человек из Архангельска - [4]

В то время, как я наблюдал за всем этим, мужское начало взяло верх над философией, и я почувствовал безумное желание действовать. Я отбросил свой цинизм в сторону, как одежду, которую я мог надеть опять на досуге, и яростно бросился к своей лодке и вёслам. Это была дрянная посудина, но что из этого? Мог ли я, который много раз бросал нерешительный, пристальный взгляд на склянку с опиумом, теперь взвешивать шансы и отступать перед опасностью? Я стащил лодку вниз к морю с силою помешанного и спрыгнул в неё. В течение минуты или двух было под сомнением, может ли она держаться среди кипящих волн, но дюжина бешеных взмахов вёслами пронесла меня через них, с лодкой наполовину наполненной водой, но всё ещё державшейся на поверхности. Теперь я понёсся по волнам, то подымаясь вверх по широкой, чёрной груди одной волны, то опускаясь, опускаясь вниз с другой стороны до того, что, взглянув вверх, я мог видеть, как блестящая пена вокруг меня вздымается к тёмным небесам. Далеко позади себя я слышал дикие вопли старой Мэдж, которая, видя, как я отправился, без сомнения, подумала, что моё безумие внезапно усилилось. В то время, как я грёб, я смотрел через плечо до тех пор, пока наконец на поверхности большой волны, которая неслась по направлению ко мне, не различил неясные белые очертания тела женщины. Перегнувшись через борт, я схватил её, так как она неслась мимо меня, и с усилием втащил её, всю вымокшую, в лодку. Не было надобности грести назад, так как следующая волна подхватила нас и выбросила на берег. Я оттащил лодку в безопасное место, затем, подняв женщину, понёс её к дому, сопровождаемый своей экономкой, громко рассыпавшейся в поздравлениях и похвалах.

Теперь во мне наступила реакция. Я чувствовал, что моя ноша жива, так как я слышал слабое биение её сердца, когда, неся её, прижал ухо к её боку. Зная это, я бросил её возле огня, который зажгла Мэдж, так равнодушно, как если бы она была связкой прутьев. Я ни разу не посмотрел на неё, чтобы узнать, красива она или нет. В течение многих лет я мало обращал внимания на наружность женщины. Однако, лёжа в своей койке наверху, я слышал, как старуха, отогревая её, бормотала:

— О, какая девушка! О, какая красавица!

Из чего я заключил, что эта жертва кораблекрушения была и молода, и красива.

Утро после бури было тихое и солнечное. Прогуливаясь по длинной полосе прибрежного песка, я мог слышать трепетание моря. Оно волновалось и билось около рифа, но у берега журчало тихо. На берегу ни малейшего признака шхуны или какого-либо обломка разбитого корабля, и это не удивило меня, так как я знал, что в этих водах есть водоросли. Пара ширококрылых чаек носилась в воздухе над местом, где произошло кораблекрушение, словно видя много странных вещей внизу под волнами. По временам я мог слышать их хриплые крики, как будто бы они говорили друг с другом по поводу того, что видели.

Когда я вернулся с прогулки, женщина ждала меня у двери. При виде её я начал желать, чтобы я никогда не спасал её, потому что это положило конец моему уединению. Она была очень молода — самое большее девятнадцати лет, с бледным, довольно изящным лицом, золотистыми волосами, весёлыми голубыми глазами и блестящими зубами. Её красота была неземного характера: она была так бела, легка и хрупка, что могла бы быть духом этой морской пены, из которой я вытащил её. Она завернулась в одно из платьев Мэдж так, что это было мило и прилично. В то время, как я тяжело поднимался по тропинке, она протянула руки красивым детским жестом и побежала вниз по направлению ко мне, желая, как я догадался, поблагодарить меня за то, что я спас её, но я отстранил её рукою и прошёл мимо.

Казалось, это несколько оскорбило её, и слезы показались у неё на глазах, но она последовала за мною в гостиную, стала пристально смотреть на меня

— Откуда вы? — внезапно спросил я.

Она улыбалась, но молча покачала головой.

— Francais? — спросил я. — Deutsch? Espagnol? — каждый раз она отрицательно качала головой, а потом пустилась в длинный рассказ на каком-то языке, из которого я не мог понять ни одного слова.

Однако же, после завтрака я нашёл ключ к разгадке её национальности. Проходя ещё раз вдоль берега я увидел, что в трещине рифа застрял кусок дерева. Я подъехал к нему в своей лодке и привёз его на берег. Это была часть старп-поста шлюпки, и на ней, или скорее, на куске дерева, приклеенном к ней, было слово «Архангельск», написанное странными оригинальными буквами. «Итак, думал я, медленно гребя назад — эта бледная девушка — русская, подданная Белого Царя и вполне подходящее обличие для жительницы берегов Белого моря!» Мне казалось странным, что такая, очевидно, утончённая девушка совершила столь длинную поездку на подобном дрянном судёнышке. Когда я вернулся домой, я повторял слово «Архангельск» много раз с различными интонациями, но не видно было, чтобы она признала его.

Я заперся в лаборатории на всё утро, продолжая исследование о природе аллотропических форм углерода и серы. Когда в полдень я вышел поесть, она сидела возле стола с иголкой и ниткой, чиня свою одежду, которая теперь высохла. Я почувствовал злобу на её постоянное присутствие, но не мог же я выгнать её на берег. В скором времени она проявила новую сторону своего характера. Указывая на себя, а потом на место, где произошло кораблекрушение, она приподняла один палец, из чего я понял, что она спрашивает меня, одна ли она спаслась. Я кивнул головой, чтобы показать, что спаслась одна она. При этом она вскочила со стула с криком, выражавшим большую радость, и держа платье, которое чинила, над головой и размахивая им из стороны в сторону и вместе с тем раскачивая туловищем, стала танцевать с необыкновенной живостью вокруг комнаты, а потом прошла, танцуя, через открытую дверь; вертясь кругом на солнце, она пела жалобным, пронзительным голосом какую-то неуклюжую варварскую песню, выражавшую ликование. Я закричал ей: