Человек ищет счастья - [32]

— Какая-то чепуха в голову лезет, спать не дает. Домой меня, Федя, потянуло.

— Не спеши. Поживи недельку, а там вместе куда-нибудь махнем. Батька вернется и махнем.

Помолчали. Тлел огонек Фединой папироски. Иногда он вспыхивал неровным красноватым светом и опять сжимался в маленькую точечку.

— Слушай, а кому это ты давеча кричал?

— Тут одна незнакомая… — после продолжительной паузы отозвался Федя. Хотелось узнать, кто такая загадочная незнакомка, но спрашивать было неудобно. Я докурил папиросу, повернулся на другой бок, полный решимости заснуть. Вспомнив одно радикальное снотворное средство, принялся мысленно считать: «Раз… два… три…» Федя, должно быть, догадался о моем намерении и захотел мне помешать.

— Ты погоди спать, — сказал он, — днем выспишься, успеешь. Днем даже лучше — и комаров меньше, и солнышко припекает.

— А что ж делать, Федя? Днем дело найдется. Порыбачить можно, а я вот за земляникой думаю сходить.

— Ты вот спрашивал, Володя, — начал он, не обратив внимание на мой ответ, — кому я давеча кричал. По правде сказать, и не знаю. Вернее, знаю, но как-то так уж нелепо получилось, рассказывать даже неловко.

Однажды я на своей моторке поехал в ту сторону, за пионерлагерь. Избушка там есть. Не помню уж, что там надо было, но поехал и повстречал девушку. Взглянул на нее и думаю: «А где-то я эту рыжую красавицу видел. Где же?» И вспомнил. В конце позапрошлого года я был на катке и заметил эту девушку с подружкой. Она мне, поверишь, сразу понравилась: не скажу чем. Захотелось за нею приударить. Крутился вокруг них, старался обратить на себя внимание, даже упал. Они засмеялись, а я чуть со стыда не сгорел, честное слово. Подойти бы к ним запросто, завязать разговор, знаешь, как это делают некоторые — обо всем и ни о чем, легкий такой разговор. А я робею, боюсь. Потом все-таки насмелился: думаю, будь что будет. Они же вдруг свернули с дорожки и в сторону, не к выходу, а к забору, к тому месту, где в заборе дыра была. Они через эту дыру вылезли и покатились к мосту, это что через проливчик, который пруд с озером соединяет. Снегу было мало, лед хороший — вот они решили домой по льду добраться. Я тоже очутился у этой дыры, вылез наружу и остановился. Чего, думаю, мне надо? Если уж на катке стеснялся подойти, где столько возможностей предоставлялось, то здесь, в темноте, вовсе неудобно подходить: примут еще за какого-нибудь проходимца. И только это я повернул обратно, как слышу крик да такой, что душа оледенела. А крик из-под моста. Я туда. Навстречу мчится девушка, подружка той, за которой я хотел приударить. Слышу вода булькает. Сразу догадался. Под мостом вода-то не замерзает, течение там. Девушка и провалилась. Снял с себя ремень, подполз и бросил ей конец. Кое-как вытащил. А она, бедная, лишь поняла, что опасность миновала, так и потеряла сознание. Схватил я ее на руки, через насыпь — и в общежитие ремесленников, рядом оно. Залетел в первую же комнату, выгнал оторопевших ребят и растерялся: а что же дальше делать? Взял с тумбочки одеколон, растер ей виски и говорю подруге, чтоб быстрее снимала мокрую одежду с пострадавшей, а сам пошел искать во что ей переодеться. Наткнулся на сторожиху-старушку, рассказал ей, что мне надо.

Так вот. Переоделась она, я в ту комнату опять заглянул. Девушка на койке сидела, в тулуп закуталась и плакала, тихо так: лицо будто окаменело, испуг еще держал ее, глаза уставились в одну точку. Ох, Володя, какие то были глаза! С пятак, наверно, и синие-синие, а ресницы длинные, брови вразлет. В глазах тех грусть, беспомощность и слезы — у меня сердце заныло. Взял бы и исцеловал ее, честное слово. Увидела меня, сквозь слезы улыбнулась и прошептала: «Спасибо».

Неловко мне стало, не то, чтобы неловко, а уж как-то очень печально, самому впору плакать. Повернулся я и выскочил из комнаты. Шел домой, а передо мною, как живые, ее глаза — красивые, в слезах. Почем зря себя ругал: вот ведь дурак, в самом деле, ни имени не спросил, ни кто такая не узнал, а чувствую — крепко зацепилась она за мое сердце.

— И не встречался больше? — спросил я.

— Нет. Не приходилось. А тут смотрю — она! И знаешь, хотел уже подойти и сказать: «Здравствуйте, вы, наверно, меня забыли. А я помню». Не подошел.

— Побоялся?

— Оробел, Володя. Отец ее инженер, у нас в цехе работает. Они, кажется, всей семьей в той избушке отдыхают. Каждый вечер на лодке катаются. Как увижу, словно вот, знаешь, на душе светлеет, радость появляется.

— Эх, и чудак же ты, Федя!

— Чудак, — согласился он.

— Ясное дело! Заводи-ка ты завтра моторку — и к ней. Представься. Должна вспомнить тебя. Не каждый же день появляются у нее такие спасители, как ты.

— Ты, Володя, не смейся. Это дело святое. Не надо над этим смеяться.

— Не смеюсь я, Федя, откуда ты взял?

Федя не ответил, задумался. А подслеповатое окошечко «гостиницы» уже промывал ранний рассвет.

* * *

Утром я ушел в лес за земляникой. Ее нынче было столько, что лесные полянки были ею усеяны, как капельками крови. Хоть рыбы не наудил, так зато привезу домой земляники. А ехать надумал завтра утром. Пойду в пионерлагерь: туда часто приходят машины из города — довезут!