Человек идет в гору - [3]

— Милый мой, раньше знаешь как говорили? «На честных воду возят». Дешево ценилась честность при старом строе! И все же, не зря прожили и мы на земле. Красна изба пирогами, а человек — делами. Так-то!

Глава вторая

Собиралась гроза.

С залива наплывала стылая хмарь. Низко летали чайки над свинцовой невской водой. Они тревожно кричали, размашисто загребали крыльями. Над золотой иглой Адмиралтейства чиркнула молния. Волны ответили глухим рокотом. Они бежали густыми рядами, ветер рвал их белопенные гривы, ошалело раскидывал клочья.

Николай стоял на балконе конструкторского отдела. Гроза уже мыла в Неве свои грязносерые космы, и сюда, на завод, долетали первые капли.

Глаза Николая были полны затаенной боли и тревоги. Первый воскресный вечер после возвращения с курорта Николай с Анной решили провести в Мариинке. Ставили «Евгения Онегина». Анна любила эту оперу с девичьих лет. Утром они пошли за билетами, и тут их застала недобрая весть о нашествии.

Они молча вернулись домой, удивляясь тому, что город живет своей обычной жизнью: степенно плывут троллейбусы; пофыркивая, проносятся автомобили…

В комнате было полутемно, тихо, душно. Анна, вздрагивая от охватившего ее озноба, некоторое время не трогалась с места; казалось, все еще звучал голос Вячеслава Михайловича:

— Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…

Думы, одна тяжелее другой, теснились в голове Николая. Кажется, совсем недавно читали они с Анной о войне в Испании. Пожар тогда только занимался.

— На сколько сегодня продвинулись наши? — каждое утро спрашивала Анна. «Нашими» она называла республиканцев. И когда случалось, что ответ мужа был неутешительным, она горестно поджимала губы и сидела задумчивая, невеселая.

Теперь, когда пламя войны перекинулось на родную землю, беда уже не грозилась издалека, а стояла у порога, сурово глядела в глаза.

Николай молча ходил по комнате, хмурился, тяжело вздыхал. В памяти вставало детство — хлопотня с голубями, уроки отца — «держаться в жизни верного компаса», потом годы студенчества, ночи раздумий у стола с приколотым кнопками ватманом. Интересная, захватывающая всю душу работа. И большая человеческая забота коллектива за судьбу машины, которую ты создал.

Николай перебрал в памяти своих товарищей, всю родню — деда Ипатия, отца, тестя Сергея Архиповича, мать, тещу Аннушку, знакомых рабочих — маляра дядю Володю и его жену Грушеньку, Сашу Воробьева, часто справлявшегося: «Николай Петрович! Ну, как машинка? Ждем!»

Нет, такой народ не согнуть, никому не согнуть!

— Главное — не сгибаться! — хрипло проговорил Николай, отвечая своим мыслям.

Анна подошла к нему и порывисто обняла за шею.

— Коля, мы должны быть вместе, понимаешь? Самое страшное для меня, если война разъединит нас…

Анна, как всегда в минуты волнения, слегка картавила.

— Мы должны быть вместе, — повторила она.

Николай повернул к ней задумчивое лицо.

— Ты знаешь, Анна, с тех пор, как я отправил в Москву проект, мне кажется, что время остановилось. Когда еще рассмотрят мое творение, потом построят опытный образец, потом начнется полоса испытаний на заводе, в научно-исследовательском институте, затем обнаружатся дефекты и начнутся переделки, доработки, снова испытания… А нам нужно сегодня, сейчас дать в руки бойца оружие.

Николай часто поправлял очки. Его широкий лоб блестел от пота. Анна оживилась, подстегнутая новой мыслью.

— Сделай ты, умница-инженер, самолет, который порхал бы между окопов и вывозил раненых — сколько людей сказали бы тебе спасибо! А у тебя все истребители.

— И за истребитель спасибо скажут, — ответил Николай, но мысль о таком самолете-санитаре понравилась ему.

…Вот об этом-то и думал сейчас Николай, стоя на балконе конструкторского отдела и вглядываясь в затягиваемую сумерками и серой завесой дождя Неву.

* * *

Анна сидела, обхватив руками колени. Света не зажигали. Глебушка уснул. Свекровь Марфа Ивановна дремала на кушетке. Звонил Николай, сказал, что ночевать не придет.

Во дворе раздавались свистки и крики — некоторые жильцы не маскировали окон.

— Эй, свет! Све-ет! Погасите свет, чорт возьми! — кричали снизу. Дом погружался в темноту.

Гулко раздавался мерный стук метронома.

«Что там сейчас в Киеве, Минске, Смоленске? Горят дома, плачут первые вдовы и сироты, хоронят первых убитых? А здесь тишина, напряженная тишина предгрозья…»

Многое передумала Анна в эти ночные часы. Вспомнилось ей, как однажды семилетней быстроглазой девчонкой взобралась она на огромного черного коня, и он унес ее далеко к реке, услышав зов кобылицы. Анна, закрыв глаза, уцепилась за густую гриву коня и только слышала, как свистел в ушах ветер.

Мать с трудом разыскала ее, плакала и охала. А отец потрепал за короткие косички и одобрительно сказал:

— Молодец, Анка! Вся в отца, не гляди, что девка. Эта судьбу оседлает и наглазники на нее наденет!

Потом, шестнадцатилетней, она училась уже в медтехникуме, а в летние месяцы уезжала в деревню на практику.

Несколько лет спустя она успевала учиться в институте и работать в больнице, а по воскресеньям еще и дежурить на станции скорой помощи.