Человек идет в гору - [2]

Петр Ипатьевич и Сергей Архипович ошарашенно молчали, и только дядя Володя невозмутимо ответил, точно ему приходилось беседовать с иностранными журналистами не впервые:

— Что ж… пожалуйста.

Один из иностранцев, высокий, с круглыми зелеными глазами, быстро засыпал словами и тотчас же, будто эхо, переводчица повторила по-русски:

— Как вы думаете, от кого сейчас, в мире хаоса и войны, зависят судьбы народов?

— От самих народов, — ответил дядя Володя.

— Народ — это слишком общее понятие… хотелось бы услышать — от кого конкретно?

— От простого рабочего человека.

— Правильно, светлый месяц! — добавил Петр Ипатьевич. — Рабочий человек, как магнето в двигателе, всему дает искру и движение.

Корреспонденты вооружились автоматическими ручками и стали поспешно заносить записи в свои блокноты.

— Разделяете ли вы взгляды Советского правительства по вопросу заключения договора о ненападении с Германией?

Дядя Володя пристально глянул на переводчицу и ответил:

— С Советским правительством, любезная дамочка, у нас взгляды одинаковые.

Корреспондент с круглыми зелеными глазами продолжал лопотать на своем языке, не переставая писать:

— Как ваше мнение, насколько близок сейчас Советский Союз к войне?

— Это надо спросить у капиталистов: они ее затевают.

— Ваши взгляды на будущее?

Дядя Володя хитро прищурился, окинул взглядом репортеров и, придя в какое-то безотчетно-веселое настроение, продолжал разъяснять переводчице:

— За чем, любезная дамочка, пойдешь, — то и найдешь. У нас, к примеру, будущее светлое. К коммунизму идем, это ж понимать надо! В иных державах, где капиталисты заправляют, будущее темно, что в глубоком колодце. А ежели что не так сказал, товарищи подправят. Беспременно!

— Понятие верное, — с достоинством пробасил Петр Ипатьевич, смелее вступая в разговор. — Можно только добавить, что светлое будущее и другим народам не заказано.

— Да, да, рабочему человеку там есть над чем подумать и прикинуть, по какой дорожке идти, — усмехнулся дядя Володя.

Сергей Архипович, все время молча глядевший на иностранцев из-под насупленных бровей, поднял руку и сказал:

— Вот что я хотел попросить вас напоследок. Ежели случится вам беседовать с президентом, либо с германским… как его там кличут… фюрером, — растолкуйте им: мы — Советский Союз — народ мирный, на доброе дело сговорчивый, но ежели на нас кто вздумает напасть — беда! Пускай себе заранее гроб заказывает.

— Все! Все! — заторопились корреспонденты и с холодной вежливостью стали прощаться.

— С «этими» вы держали себя превосходно, — наклонившись и с усилием сдерживая улыбку, шепнул главный врач дяде Володе. — А вот насчет нарушения санаторного режима у нас будет интервью отдельно.

— Помилуйте, Иван Иванович, — шутейно взмолился дядя Володя, — я готов еще три часа разговаривать с глазу на глаз с Европой и Америкой, но с вами…

Главный врач погрозил ему пальцем и пошел за корреспондентами.

— Ну, ты настоящий дипломат, Володя! — восхищенно проговорил Петр Ипатьевич. — Видал, с какими кислыми рожами ушли эти господа?

— Молодец! — похвалил Сергей Архипович.

— Эх! — вздохнул дядя Володя. — Сбросить бы мне десятка два годов, да получиться малость, — я бы всем этим Идэнам да Блюмам показал, где раки зимуют!

Пока старики делились впечатлениями от беседы «с Европой и Америкой» и запивали холодным пивом форель, в ресторане появилась пара молодых людей.

Стоило только взглянуть на вошедших, чтобы безошибочно признать в высоком, чуть сутуловатом, с мягкой, не то застенчивой, не то сдержанной улыбкой мужчине — сына Петра Ипатьевича, а в белолицей, с резко очерченными губами, синеглазой стройной женщине — дочь Сергея Архиповича. Вот уж и в самом деле, как говорится, яблочко от яблони недалеко падает!

— Попались! — воскликнула дочка Сергея Архиповича, подойдя к столику. — Больным надо принимать нарзанные ванны, а они…

— Тихо, Анна! — остановил ее отец. — Нарзан — штука добрая, конечно, но иной раз не мешает полечиться и другим лекарством.

— Вот я доложу сейчас главврачу, он вам задаст лекарство!

— Опоздали, Анна Сергеевна, — засмеялся дядя Володя. — Врач уже был. Тут, можно сказать, состоялась международная конференция.

Молодых людей усадили за стол. Петр Ипатьевич рассказал, как дядя Володя беседовал с иностранными репортерами. Анна забыла уже, что только что строго распекала нарушителей санаторного режима, и громко смеялась вместе с мужем.

Дядя Володя захмелел, и голос его теперь звучал зычно, на весь ресторан:

— А рассказать бы этим щелкоперам про… ну, хотя бы про тебя, Петр Ипатьевич. Пожалуй, не поверили бы, а?

Рассказать бы, как отец твой Ипатий вырос, женился и состарился на Путиловском, спал в сыром подвале на Лиговке, и вокруг него пищали семь голодных птенцов, а?

Рассказать бы, как один из тех птенцов, Петька, стал после революции мастером, Петром Ипатьевичем, а внука Ипатия в двадцать пять лет уже величали Николаем Петровичем, и был он главным конструктором на большом заводе. Династия! И заметьте, потомки идут в гору, живут выше и красивше, а?

— Жить красиво — это прежде всего — жить честно, — сказал Николай Петрович, отложив вилку и поднимая карие внимательные глаза на дядю Володю. — В этом смысле ваша жизнь тоже была красивой.