Человек и песня - [18]
Это все я узнаю потом. А пока удивляюсь коричневатым теплым фигуркам, загадочно глядящим на меня. Собака, баран, бык, олень, петух, гусь — все равны по размерам и умещаются на ладони руки. Если бы не ощутимая рукой теплота только что испеченного хлеба и духмяный его запах, можно бы принять козули за культовые фигурки, только что найденные археологами в каком-нибудь из древних курганов. Я — неопытный пока еще собиратель и потому непозволительно стесняюсь попросить у приветливых хозяюшек козуль. А между тем сегодня-завтра их раздарят ребятишкам, а те будут сначала с ними играть, потом — разломают, съедят, скотине бросят. И хотя потом я соберу целую коллекцию терских козуль (с почти полным набором животных) и слепят их мне лучшие мастера по моей просьбе, не забудутся мне те впервые увиденные олени с пуржистыми[62] рогами, тюлени, доверчиво вытягивающие длинные шеи, и быки с рогами, похожими на древний струнный инструмент — лиру.
Сейчас мне в Оленице рассказывают:
— Славишь хозяина с хозяйкой о Новом годе, бегам преже робятамы. Козуль надавают полнехоньки мешки. Уж играм-играм има. Всяко волоцим, санки из луцины сделам, впрягём, на веревоцки козули возим. Опосля уж беспременно игра така: «зарезать быков» называласе.
— А как же! Голову тогды примерно у козули обломим, тогды — ноги. Ножиком ли, луцинкой ли живот розпорёшь. Тогды уж едим. Да запляшём. Да скрицим: — «Зарезали быка! Зарезали быка!»
Нечто похожее рассказывала и Клавдия Григорьевна в Вялозере: «Возят дети быков на веревоцки (называли всех быками, а так ведь и олени, и борашки, и петухи-ти, и гуси, и лоси, и зверь-тюлень-от — всякой живот). Возят. У кажного свое полно стадо козуль. Невдолги[63] один скрицит: «А нать быка заколоти!» — разом тутотка захватят вси дитяши по одной козули в руку. Кусают голову, рвут ноги. Едят. Тогды скрицат разом: «Я оленя заколов!»
Новой: «Я — борашка!» И вси тут запляшут несамовито[64], изъярятьсе, скрицат на розны голоса неведомо и що»...
Опять-таки потом, значительно позже, я пойму, что в рассказах терчан о детских играх с козулями сквозь пелену веков отчетливо просвечивают следы изначального ритуального смысла этого обряда, описывая который, одна из летописей говорит о том, что еще в XII веке наши предки лепили из теста фигурки быков и коров и, «убивая», ели их, а затем «рикали, аки волове»... Так пришлось нам реально прикоснуться к одному из древнейших обрядов новогоднего символического «заклятия» на плодородие, размножение скота, благоденствия рода-племени.
В терских козулях проявляется специфика особого народного искусства, которую выдающийся советский литературовед М. Бахтин называл гротескным реализмом, присущим древнейшей народной «смеховой» культуре во всех ее проявлениях. «Нет тех резких и инертных границ, которые разделяют... «царства природы» в обычной картине мира: здесь, в гротеске, они смело нарушаются. Нет здесь и привычной статики в изображении действительности: движение перестает быть движением готовых форм, а превращается во внутреннее движение самого бытия, выражающееся в переходе одних форм в другие, в вечной неготовости бытия. В этой орнаментальной игре ощущается исключительная свобода и легкость художественной фантазии, причем свобода эта ощущается как почти смеющаяся вольность»[65].
В терских козулях в абсолютном большинстве случаев повторяется обобщенная форма туловища некоего животного вообще. Почти одинаковым громоздким туловищем на четырех конечностях наделены конь, олень, тюлень, лиса, заяц, корова, лось, баран и даже петух. Небольшие, чуть заметные подробности делают туловище более легким — как у оленя, приземистым, грузно ползущим — как у тюленя, придает телу стремительность бега — как у зайца и т. д. Однако низ — канонично «животен». Верх (голова или даже наиболее характерная для данного животного часть головы) индивидуализирован. Это как бы вынуждает зрителя организовать свое творческое воображение для участия в таинстве оживления конкретного животного в образе козули. Наиболее тщательно реалистически проработаны оленьи рога, в отдельных случаях являющиеся шедевром миниатюрной скульптуры. Обтекаемая шея и голова — признак тюленя. Напряженная и чутко вытянутая шея отличает лисицу. Разнохарактерность изгиба рогов не дает возможности перепутать корову и барана (при сходстве целого ряда остальных деталей). Лось увенчан «кокошником» рогов. Гребень петуха настолько ярко характерен, что, даже будучи помещенным задом наперед и практически заняв место всей головы, он становится безусловно «петушиным» признаком причудливого животного о четырех ногах («Как же! Петушок-от ведь. Нешто не видишь?! Гребень у его — и все тут! Петух и есть, дак...»).
Через несколько лет в деревне Чапоме потомственный чапомлянин Алексей Митрофанович Чеченин, не старый еще мужчина, за напускной грубоватостью неумело скрывающий почти отцовскую нежность и заботу о слепой жене, Калиосфении Евдокимовне, слепит мне нескольких чудо-оленей и наградит их не только пуржистыми рогами, но и тонко, миниатюрно сработанной упряжью. А Калиосфения Евдокимовна слепит собачку, которая, кажется, вот-вот зальется истошным лаем, чуть присев на все четыре лапы... И пока пекутся козули в печи, расскажет мне: «В Рожесьво рано пекли козули. Нынце и в Новой-от год тоже пекут. Преже всё боле мужики-ти козули лепили. Напуржат оленями рожки таки баски ветвисты понавырезывают, дак... Гусей преже делали тож. Помалюхне
Эту работу по праву можно назвать введением в методологию звуковых исследований. Мишель Шион – теоретик кино и звука, последователь композитора Пьера Шеффера, один из первых исследователей звуковой фактуры в кино. Ему принадлежит ряд важнейших работ о Кубрике, Линче и Тати. Предметом этой книги выступает не музыка, не саундтреки фильмов или иные формы обособления аудиального, но звук как таковой. Шион последовательно анализирует разные подходы к изучению звука, поэтому в фокусе его внимания в равной степени оказываются акустика, лингвистика, психология, искусствоведение, феноменология.
Настоящий песенник, выпуск 3, представляет собой учебно-методическое пособие по аккомпанементу песен под гитару для всех желающих, с широким выбором песен.
Увлекательная история фортепиано — важнейшего инструмента, без которого невозможно представить музыку. Гениальное изобретение Бартоломео Кристофори, совершенное им в начале XVIII века, и уникальная исполнительская техника Джерри Ли Льюиса; Вольфганг Амадей Моцарт как первая фортепианная суперзвезда и гений Гленн Гульд, не любивший исполнять музыку Моцарта; Кит Эмерсон из Emerson, Lake & Palmer и вдохновлявший его финский классик Ян Сибелиус — джаз, рок и академическая музыка соседствуют в книге пианиста, композитора и музыкального критика Стюарта Исакоффа, иллюстрируя интригующую биографию фортепиано.* * *Стюарт Исакофф — пианист, композитор, музыкальный критик, преподаватель, основатель журнала Piano Today и постоянный автор The Wall Street Journal.
Предисловие составителя-переводчикаОбщепринятая практика требует, чтобы любому труду (а тем более объёмному, каковым этот, несомненно, является) было предпослано некое предисловие. Не знаю, насколько оно необходимо, but what the fuck... Заппа сам говорит за себя лучше, чем когда-либо смогу я или кто-то другой. Как писал в «Арапе Петра Великого» Сергеич, «следовать за мыслями великого человека есть занятие самое увлекательное». Могу только подтвердить справедливость этого утверждения. Конечно, у нас теперь есть хорошо переведённая НАСТОЯЩАЯ КНИГА ПРО ФРЭНКА ЗАППУ, но и эти интервью, наверняка, многое прибавят к тому образу, который сложился у всех нас благодаря неутомимой деятельности Профессора Заппы.
Имя Исаака Дунаевского (1900—1955) золотыми буквами вписано в историю российской популярной музыки. Его песни и мелодии у одних рождают ностальгию по славному прошлому, у других — неприязнь к советской идеологии, которую с энтузиазмом воспевал композитор. Ясность в эти споры вносит книга известного журналиста и драматурга Дмитрия Минченка, написанная на основе архивных документов, воспоминаний и писем самого Дунаевского и его родных. Первый вариант биографии, вышедший в 1998 году, получил премию Фонда Ирины Архиповой как лучшая книга десятилетия о музыке и музыкантах.
В книгу вошли разноплановые, но объединенные лейтмотивом обеспокоенности статьи о сохранности нашего музыкального наследия как созидательного духовного начала, о «приоритетах» рок-музыки сегодня и причинах широкого распространения ее среди молодежи, о негативном влиянии рок-музыки на мироощущение человека.
Исполнительница народных песен, народная артистка РСФСР Елена Сапогова рассказывает о своем творчестве, о трудностях, с которыми приходится встречаться народным талантам в нынешних условиях, и о победах, которые каждый празднует в меру своих способностей, осознания важности своего дела. В сборнике приводится множество песен из репертуара Елены Сапоговой, записанных в различных областях России ею и другими авторами, а также несколько былин и притчей.
В сборник вошли русские народные музыкальные игры, плясовые, хороводные песни, заклички, потешки, записанные в различных областях России. Репертуар сборника, построенный по ступеням сложности, позволяет использовать его в коллективах детей самых маленьких и более старших возрастных групп.
Кто он — Павел Александрович Флоренский, личность которого была столь универсальной, что новым Леонардо да Винчи называли его современники? Философ, богослов, историк, физик, математик, химик, лингвист, искусствовед. Человек гармоничный и сильный... А вот и новая его ипостась: собиратель частушек! Их мы и предлагаем читателю. Многие из частушек, безусловно, впишутся в нашу жизнь, часть — представит исторический интерес.