Человек Чубайса - [24]

Уходя, я бросил на стол пачку бумажных салфеток.

«Зачем?» – спросил Юха.

«Чтобы ты в них сморкался, блин!»

Юха намека не понял, да и не надо было так говорить.

Но давно не было дождей, стояло бабье лето, хотя по утрам уже здорово подмораживало. Все плыло в голове. Иногда я не мог понять, точно ли мы, например, ездили с Долганом и конкретным Толяном на пасеку к деду Серафиму? Конкретный Толян на мой вопрос сердито сопел, а Долган прямо остервенялся. Оказывается, хорошую перспективную квартиру на Маркса он так и не откусал. Наверное, Филин не позволил. Не сложилось у тебя с дедом, не подписал дед бумаг, сам виноват, сказал он Долгану, а лишнего шума нам не надо.

Вот Долган и остервенился.

Ну, и хрен с ним, решил я, пусть живет вредный.

Но иногда я как бы отчетливо слышал слова деда Серафима, обращенные к Долгану: «Время придет, тебя ни в один дом не пустят… Время придет, пойдешь из дома в дом, тебе никто не подаст… Ни корочки, ни копеечки…»

Что бы это значило? Что дед хотел сказать этим? Чем он нас таким опоил, что у плешивого Долгана копыта на него не поднялись? Лукавый, однако, дед. Шестикрылый.

А вот Долган совсем слетел с тормозов.

Несколько раз в присутствии пацанов резко обрывал Филина, а тот лишь страдальчески сводил брови: вот, сами видите, с каким дерьмом приходится работать. У меня от этих бровей холодок плавал по спине, знал я, к чему Филин сводит брови так страдальчески. А Долган хоть бы хны. Видно, впрямь чувствовал за собой что-то такое. Вел себя так, будто завтра все под него лягут.

Но это ошибочное чувство.

Я хорошо знал, что это ошибочное чувство.

К тому времени я разного насмотрелся и знал, как легко люди впадают в одну и ту же ошибку. Один такой тип так и маячил у меня перед глазами. Звали его Котел (Паша Котлов). Маленького роста, плотный, с высоким пронзительным голосом. Очень жизнерадостный, всегда склонный к обману, иногда бессмысленному. «Это мой стиль, – победно говорил он. – Одни носят белые воротнички, другие галстуки от Версачи, а я вру». Было время, этот Котел набирал у Кости Воронова сигарет и жвачки и торговал мелочишкой по всему району, арендуя машину у своего приятеля, кажется, биолога. В знакомствах Котел был неразборчив, из-за вранья его не терпели. Старенький «Москвич» разваливался по частям, приятель запивал. Время от времени Котел отыгрывался на том, что обсчитывал приятеля даже на бензине. «Ты меня обманываешь!» – дошло однажды до приятеля-биолога и он ушел в могильщики. Свой процент за крышу Котел, естественно, отдавал неохотно. Ну, не нравилось ему это. Сделать ничего не мог, а не нравилось. «Совесть – лучший контролер, – пытался он себя успокоить. – Если сделал дело на совесть, не поимел долгов, тебя тоже не поимеют». Во всем остальном Котел был обыкновенным сибирским жлобом. Носил неряшливую бороду (экономил на бритье) и черный сюртук с широкими штанами (так и хочется сказать – в заплатах), из под которых выглядывали разбитые башмаки на высоких каблуках. Понятно, не из модного магазина.

Котла жаба давила.

Он, например, не держал постоянных рабочих, предпочитая ящики и бочки в своей мелкой лавочке таскать и катать самолично. Иногда пару временных рабочих он все-таки нанимал, но со стоном; к нему даже бомжи шли неохотно, вечно у Котла случалась канитель с выплатами. Ну, а еще был у Котла сынок, хитрый ублюдок, от которого за версту несло кумаром. «Делись! – не раз советовал он родному папику. – Делись, блин, с людьми, а то зарежут!»

Котел отмахивался.

Ему в голову не приходило, что сынок произносит слова, золотом начертанные в Своде неписаных законов бизнеса.

5

Положенную Филином ставку я не скашивал никому, даже бывшему таксисту.

Я так считал: не хочешь честно платить, купи втихомолку ствол или беги в прокуратуру. Платить, конечно, не хотели, но никто стволов не покупал и в прокуратуру не бегал, значит, могли платить. И платили. А с некоторого времени работать я предпочитал один. Можно свободнее поболтать с клиентом, а это не последнее дело. Мы ведь (у кого голова на плечах) не просто работаем, мы внимательно приглядываемся к будущему. Рынок вообще дело ненадежное: сегодня ты в силе, а завтра придет конкурент и выбросит тебя с рынка, ну, и тюремные нары тоже никто пока не отменял. Я не собирался всю жизнь болтаться в одной тачке с Долганом, обсуждая проблемы его геморроя. Потеряв Шурку, я внимательно присматривался, с кем можно начать дело, и каким, собственно, делом стоит заняться.

Когда пошли дожди и палая мертвая листва легла вдоль уличных обочин, меня отпустили головные боли. Я повеселел и дерьмо, в котором я плавал, стало гораздо сильнее шибать в нос, чем раньше. К тому же мечта покойного Шурки Сакса продолжала указывать мне светлый путь. Сам Шурка ушел, а мечта осталась. Шуркины бабки, которые я хранил в надежном месте, требовали умного вложения, но я никак не мог отыскать правильного подхода к бывшему таксисту. Лучше всего, если бы он сам позвал меня в дело, но Косте Воронову это в голову не приходило. К тому же, Долган сильно портил отношения. Правда, когда Долган устраивал свои разборки, я держал себя по умному. Сам посуду со стойки не смахивал, Долгану не помогал, но охотно при этом ступал по битым черепкам и крутил пальцем у виска, предоставляя Косте самому догадаться: о чем это я?