— Ладно, ладно, — сказал я. — Послушай. Мы в опасности. Положение серьезнее, чем ты думаешь.
— Я знаю, каково наше положение.
— Конечно, но опасность не в том, о чем ты думаешь. Допустим, национальность командира не имеет значения. Я лично недолюбливаю французов — может, у меня заскок, не знаю. Но одно я знаю точно: этот человек нас не выведет. Повторяю: положение серьезнее, чем ты думаешь. Речь идет о жизни, твоей собственной жизни, а не чьей-нибудь еще. Какое тебе дело до того, что другие умрут? Так уж сложились обстоятельства! Если они спасутся — прекрасно, я ни сколько не против, знаешь пословицу: живи и давай жить другим, и тому подобное. Но одно ты должна понять: я не допущу, чтобы группа потащила меня на верную смерть. В этой смерти не будет ни капли романтики. Ничего нет хуже, чем умереть из-за чьей-то оплошности. Еще будешь и себя при этом корить. Черт побери, как ты это себе представляешь? Мы тихо испускаем дух в объятьях друг друга, а вдалеке нам чудится колокольный звон? А знаешь, как будет на самом деле? Мы подохнем от голода и холода, только двум-трем первым еще закроют глаза, а потом уже никто не будет обращать внимания.
Она заплакала. Я неуклюже попытался ее утешить, обнял. В таких обстоятельствах самое лучшее было бы заняться любовью, это придало бы мне мужества и спокойствия. После этого наверняка пришло бы в голову что-нибудь путное, и вообще возросли бы шансы на спасение. Но как воспримет это группа приличных людей, только что переживших авиационную катастрофу? Очевидно, им это покажется странным.
— Но почему, — всхлипнула она, — я должна быть с тобой? Почему ты выбрал меня? Бросить группу — это непорядочно. Так может вести себя только псих или дурак, но ты ведь ни то, ни другое — хотя я и сама не знаю, почему я в этом уверена.
— Об этом я тебе уже рассказывал, радость моя, цыпленочек мой, поцелуй меня.
Я крепко поцеловал ее в губы и погладил по волосам. Конечно, ей пришлось отстраниться, но сделала она это далеко не сразу.
— Послушай, я повторю тебе все еще раз, и тогда ты увидишь, что мы не можем поступить иначе. У меня действительно нет выбора, обстоятельства вынуждают меня, прямо-таки тащат за руку к спасению: мое дело — лишь правильно истолковать обстоятельства. Как мне это удается? Не знаю. Но что-то говорит мне — а что, я сам не понимаю, — что предложение командира, вернее, его приказания приведут нас к гибели. Может быть, что-то в его глазах, в том, как он держится. Следовать за ним — значит идти на верную смерть. Таким образом, все его советы, его планы — словом все, к чему он нас побуждает, — ошибочно. И потому вполне вероятно, что правильнее поступить как раз наоборот. Я убежден в этом и уверен, что нам надо отделяться. Тогда мы избежим беды.
Она внимательно слушала, слезы ее высохли. Я упрямо продолжал:
— Так что же я должен делать, исходя из этой убежденности? Если я уверен, что она ведет к спасению, то на первый взгляд может оказаться, что мой долг — повести за собой всю группу. Для этого понадобится необыкновенное красноречие, большая сила убеждения, колоссальная энергия. Возможно, дойдет и до драки, но ради общего блага можно ни перед чем не останавливаться. К сожалению, однако, я не обладаю упомянутыми качествами. Я сумею убедить кого-нибудь одного, но остальные ополчатся против меня. Я не способен завоевать популярность, так уж я устроен, и на каждого моего сторонника всегда приходится четверо-пятеро врагов. Я знаю это: ведь самое главное — познать самого себя. И, следовательно, мне не удастся убедить группу. Но допустим, что я обладал бы необходимыми качествами и пустил бы их в ход. Думаешь, тогда бы мне это удалось? Нет, и тогда бы ничего не вышло. Хочешь верь, хочешь, нет, но я знаю, что только под угрозой оружия эти люди отступились бы от командира. Он для них — и отец, и мать, и еще немножечко господь бог. Наконец, последнее. Принципы, на которых я основываю наше спасение, теряют силу, если в них поверит и примет участие целая группа. Они пригодны лишь для одиночки, сделать их достоянием массы — значит поставить их с ног на голову. И потом, остается ведь крошечный шанс, что командир прав. Я-то, конечно, в это не верю, но в действительности такой шанс есть. Это тоже основание, чтобы удрать одному. А почему я хочу взять тебя? Да очень просто: потому что из всей группы только тебя одну мне хочется спасти. Да, потому что ты молода и красива, более того, мой выбор — результат работы определенных желез в моем организме, и я это знаю. Но это не мешает мне считать мое желание достаточным основанием. Мы хотим сохранить свою жизнь, испытываем голод и жажду, избегаем боли и стремимся к наслаждению — что тут можно возразить? Вероятно, мне следовало бы сказать, что я вдруг, неизвестно по какой причине, воспылал к тебе необыкновенной любовью, — это тебе было бы приятнее слышать. Но я говорю: я увидел тебя, единственную привлекательно женщину среди всех этих людей, железы продолжения рода пришли в действие, и родилась любовь. И это не исключает того, что ты мне действительно очень — ну да, очень нравишься.
