Человечище! - [4]
чьих-то включенных фар. Безнадежный взор радужных лучиков молочно-теплого счастья.
Магнитофонная пленка моей судьбы медленно отматывалась назад. Дома, река, пустота.
Сиплый кашель простуженных дворов. Чахотка усталого города, вязкая мокрота
смазливых окон. Огни и тени навстречу.
Ночь сплюнула смазанным силуэтом. Ярость моей остывшей души взвилась внутри меня
глухим собачьим рыком. Изогнувшись, я сделал выпал вперед. Я был хищником, силуэт –
жертвой. Каждый подбирал свое.
Удар – неожиданный, сходу – чтобы оглушить, сбить с толку, дезориентировать… затем
еще удар. Хищник набросился на жертву. Мои зудевшие древней космогенной энергией
кулаки принялись терзать щуплое интеллигентское тело, задавленное серой суетой,
обескровленное печальным бытом, высушенное постным экзистенциализмом
повседневности. Его бледный овал лица вмиг стал красным от выступившей крови.
Проведя серию ударов, я повалил его в грязь. Космос распирал меня и рвался наружу; ярость, перемежающаяся с безумием, шевелилась внутри меня неуемным глистом – я
видел перед глазами что-то вроде знакомой нам всем волшебной спирали: сменяющие
друг друга белые и черные полосы, затягивающие взгляд в никуда. Руки и ноги работали, словно слетевший с катушек механизм, потерявший управление всесильный экскаватор; разум оставил меня, растворился, залег на дно в податливую промежность Вселенной; та
сила, что сейчас вела меня, была иной природы – и крови требовала она, живой красной
крови!
Нас уже было двое: другой, черный – моя тень, страшное отродье белого света, с
черствым сердцем – работал как электротопор. Он хотел убивать, он жаждал смерти.
Старуха требовала. Зал рукоплескал ему, шевелились багряные шторы нетленного
бархата… Огненная цепь замыкалась.
Христос смотрел мне в глаза – бессильный убийца, он знал, что такое смерть. Раны его
гноились, толстые белесые черви давно уже съели мозг его и сердце. Он молчал – жалкий
бог, зашедший в своих чудесах слишком далеко. В грязи, у моих ног, избитый и сбитый с
толку он был еще более жалок, чем тогда, на Кромке. Но гордость не позволяла ему
просить о пощаде. Сын Марии и Иосифа ждал своей участи, со слезами на глазах
принимая свою судьбу. Я должен был разрешить все его вопросы. Казнить или
помиловать.
Но силы вдруг оставили меня. Ярость берсерка, языческий пляс крови и кипучей ярости, злой огонь в глазах, свирепые пузыри на губах – все ушло, оставило меня. И не осталось
мне ничего. Совсем.
Ноги мои подкосились, и я упал. В грязь и кровь, перемешавшуюся с ней. Теперь и
отныне мы были равны – я и Христос.
Захлебываясь переполнявшим легкие воздухом, кровавой мутью и соплями, я смотрел в
небо. Свинцово-серое, вечное и безразличное – оно предало нас.
И тогда, собрав остатки покидающих мое тело сил, я перевернулся набок и дотронулся
дрожащей рукой до его щеки: небритой и липкой от крови щеки Христа. Я узнал его, я
узнал в нем себя. И действительно: то был я сам, распятый на земле, в мокрой грязи, среди
равнодушия бесчисленных стен и решеток.
Улыбки моих подошв блуждали радужными пятнами по тропинкам Его сознания. Моя
кровь из Его разбитых губ и носа была на моих же кулаках и одежде. Его рассеченная
бровь и расцарапанный лоб были моими, я принял его боль как свою.
Хмурая насмешка судьбы, повернувшейся задницей к своим детям. Тупая
предопределенность бытия, холод чужого пристанища. Актер отыграл свою роль и умер.
Зал плюнул на него и переключился на терзания другого. Нелепая морковка потерянного
счастья застряла в горле. И магнитофонная пленка моей бестолковой кармы внезапно
оборвалась. И только катушки еще скрежетали, наматывая обрывки блестящей ленты…
Занавес упал, загородив собой полмира. И зал опустел; темнота расстелила свою вуаль
под сводами театра. А я все лежал. Я шептал слова, я звал Ее.
Приди облаченная в пурпур,
Приди незваной…
И Она ступала легко и тихо. Лишь хрусталь февральского льда звенел в ее пальцах
своими осколками. И далекий бубен бил ровно, нахраписто – все бил и бил; еще бил…
И великое множество тогда стало великой малостью. И не стало ни мостов, ни рек, ни
крыш, ни стекол, ни трамваев, ни машин; ничего тогда не стало. Бесконечность, покрытая
инеем; тысячи труб торчат из никелированного сердца земли. Конечность,
сформулированная моим мозгом…
Немые счеты навсегда утраченных дней. Рождение и смерть, обнаженная дева – Жизнь, в
грудях которой зреет молоко судеб. Мыльные пузыри беспечности.
Я жив, живу… я – маленький бог этого серого и унылого мира. И космические часы
гонят свои стрелки по кругу, зачем-то отсчитывая бессмысленные секунды длиною в
вечность. Я – бог! Ликуй каверзная мудрость бесцветной души, я – живой и воплощенный
Христос. Жаль, что недолго мне жить в этом сумеречном мире, ибо облаченная в пурпур
уже идет за мной…
Бутылка моих безрадостных дней опустошена. Синусоида моего пульса отказывается
трепетать, я уйду отсюда уже через час. Один час этого мира и неба его есть у меня, всего
один час. Бог слаб, чтобы быть богом; я чересчур силен, чтобы оставаться собой – жалким
пресмыкающимся в человечьей шкуре. В пустыне собственных страхов…
Я лежу в тени желтоглазого города, время течет тихо, я лежу почти не дыша. Мне это
Пристально вглядываясь в себя, в прошлое и настоящее своей семьи, Йонатан Лехави пытается понять причину выпавших на его долю тяжелых испытаний. Подающий надежды в ешиве, он, боясь груза ответственности, бросает обучение и стремится к тихой семейной жизни, хочет стать незаметным. Однако события развиваются помимо его воли, и раз за разом Йонатан оказывается перед новым выбором, пока жизнь, по сути, не возвращает его туда, откуда он когда-то ушел. «Необходимо быть в движении и всегда спрашивать себя, чего ищет душа, чего хочет время, чего хочет Всевышний», — сказал в одном из интервью Эльханан Нир.
Михаил Ганичев — имя новое в нашей литературе. Его судьба, отразившаяся в повести «Пробуждение», тесно связана с Череповецким металлургическим комбинатом, где он до сих пор работает начальником цеха. Боль за родную русскую землю, за нелегкую жизнь земляков — таков главный лейтмотив произведений писателя с Вологодчины.
Одна из лучших книг года по версии Time и The Washington Post.От автора международного бестселлера «Жена тигра».Пронзительный роман о Диком Западе конца XIX-го века и его призраках.В диких, засушливых землях Аризоны на пороге ХХ века сплетаются две необычных судьбы. Нора уже давно живет в пустыне с мужем и сыновьями и знает об этом суровом крае практически все. Она обладает недюжинной волей и энергией и испугать ее непросто. Однако по стечению обстоятельств она осталась в доме почти без воды с Тоби, ее младшим ребенком.
В сборник вошли рассказы разных лет и жанров. Одни проросли из воспоминаний и дневниковых записей. Другие — проявленные негативы под названием «Жизнь других». Третьи пришли из ниоткуда, прилетели и плюхнулись на листы, как вернувшиеся домой перелетные птицы. Часть рассказов — горькие таблетки, лучше, принимать по одной. Рассказы сборника, как страницы фотоальбома поведают о детстве, взрослении и дружбе, путешествиях и море, испытаниях и потерях. О вере, надежде и о любви во всех ее проявлениях.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.