Человечище! - [3]
И незримый маховик повернулся, невидимая шестерня пришла в движение, зубчатое
колесо осторожно зашевелилось – занавес пополз прочь, в темноту.
И вышел Дирижер. И дрогнули смычки в податливых пальцах, звякнули струны,
наполнив пресловутость скрипящими отзвуками боли.
Он видел меня. И зал качался словно маятник – из стороны в сторону. И шло время, которого на самом деле нет. И жил мир, который устал жить.
Старый, хромой и одноглазый актер играл свою роль в миллионный раз с обреченностью
приговоренного. И я как будто слышал слова:
Сольви ибиг розевелет, приди незваная;
Заговори бесконечную боль живых, обитающих во тьме –
Приди!
Живи, умирая ежечасно; дыши, задыхаясь беспомощно –
Будь среди нас!
Прими хлеб наш, о призванная огнем,
Очищенная водой, но вечно холодная и грязная –
Вкуси нас!
Будь нам сестрой;
Той, что видит незрячими глазами своими,
Костлявыми пальцами ищет да и находит…
Окунись в любовь нашу; люби нас!
Пурпур зовет, приди же!
О, Безымянная!
Изир суми примус йос нотур!
Вечность сродни имаго. Всего лишь чья-то стадия развития. Она конечна, она же
изначальна, ее нет.
Мир существует, пока хоть кто-то верит в него. Как только иссякает эта последняя вера –
мир разлетается тысячей никчемных кусков, пригоршней праха.
Актер играет, покуда в нем жива надежда, что тысячи глаз в зале устремлены к нему. Зал
же пуст. Как желудок после обильной рвоты.
…Она идет ровным шагом сквозь зал, и красные шторы чуть качаются в такт ее
движениям, и свечи горят неровно. Она идет за мной. Я готов. Почти готов.
Черная безмолвная бесконечность (а какой ей еще быть?) забирает меня, высасывая из
костей и плоти сладкий сок моей души. Река уносит наверх. Туда, где нет огней. Туда, где
обосновался изначальный, первичный сумрак.
Я опять здесь. Или все еще там?.. Темнота молчит словно палач. Нет! Нет! Нет!
Изнуренность серого льда, сбитый пульс перетянутых вен – кровь стоит в каждой клетке, угрожая разорвать их, стать смертельной, разрушительной силой. В мозгу бродит косой
луч радужной улыбки, маслянистая пленка надежды плавно меняет формы, меняет черты
и обличья, мимикрирует. Там, под ней, в глубинах сознания царит мрак. Здесь, наверху, пляшут искры и солнечные зайчики.
Я в сыром и неуютном подъезде. Она здесь, рядом со мной. И много, много лиц кругом, вокруг нас. Светлые, светлые-пресветлые солнечные зайчики вместо лиц. Вместо серых
пятен и пустых квадратов.
Кажется, я начинаю понимать. Иуда не бросил Христа там, на Кромке. Они были вместе.
Они были всегда. И Она была с ними. Кажется, там был и я. Может, даже прямо сейчас…
Ветер трепал окровавленные обрывки одежд, и солнце жгло искусанные слепнями
спины. Рука в руке, боль в каждом из нас. И только Она одна – не знающая боли…
Он не был богом. Просто случайный, несчастный человек. С грязным, небритым и
изнуренным лицом. С изуродованными руками и ногами. Он, конечно, не хотел умирать.
И никто не хотел. Но Она ждала…
Меня стошнило. Горький комок непереваренных грез навеки покинул меня, став лишь
вонючим пятном на бетонном полу. Внизу кто-то тоже блевал. И наверху. Сдавленный
стон, победный вопль, убитый крик… Мертворожденное чудо.
А сквозняк, гуляющий по лестницам и квартирам подъезда, ворошил, развевал мои
волосы. Вкрадчиво нашептывал что-то мне на ухо. Утешал, успокаивал. Тот же ветер
играл волосами Христа там, на Кромке. Когда на его смуглом лице были слезы. Были
слезы…
Да и на моем лице были слезы, тоже. Тугой комок рвущегося наружу нутра опустошал
меня, опустошая сердце и мозг; давил соленую воду из моих уже ничего невидящих глаз.
Я суетился и шарил руками в собственной блевотине.
Актер Уже не двигался, он застыл, повиснув на опавших марионеточных нитях. К его
ногам падали мертвые цветы. Неискренние колючие цветы ледяного лицемерия и сытого
довольства:
Приди облаченная в пурпур
Сумбур ходы чер тоз мадур!
Вечность упала багровым занавесом откуда-то сверху – и словно ниоткуда. Адские врата
гостеприимно горели пред актером, предо мной. И Она стояла у Кромки.
Время повернулось вспять. Я вышел на улицу, когда еще не было восьми, но семь часов
уже, пожалуй, умерли. Я сделал шаг в серую безысходность обледенелых улиц и
переулков. И еще шаг, и за ним еще один.
Я не считал шагов, как не считал пустых квадратов и выпадений, я игнорировал
попадавшиеся навстречу серые пятна. Я сам был Большим Серым Пятном. Его
Величеством Серостью как она есть. Потешной бесформенностью в неглиже…
Там, у отравленных вод Стикса, я когда-нибудь еще вспомню эти шаги. Бойкие, как
легкие удары молоточка. Один, другой, третий.
Отчаявшись и устав, я не смогу остановиться, не смогу присесть, не смогу насладиться
величием тишины. Не смогу поцеловать воздух растрескавшимися губами. Потому что
уже никогда не будет прежнего меня, я исчез в этот странный промежуток, блеклую
вспышку между семью и восемью часами.
Если бы я был рыбой, я лег бы на дно – в бессильно мягкий податливый ил – так, чтобы
никогда больше не видеть солнца и не чувствовать тяжести неба. Порванные мешки – мои
жабры – тихо бились бы под давлением кислорода в них… жить, просто жить…
Переполненный трамвай пролязгал мимо меня из ночи в ночь. Я поймал пустой взгляд
Пристально вглядываясь в себя, в прошлое и настоящее своей семьи, Йонатан Лехави пытается понять причину выпавших на его долю тяжелых испытаний. Подающий надежды в ешиве, он, боясь груза ответственности, бросает обучение и стремится к тихой семейной жизни, хочет стать незаметным. Однако события развиваются помимо его воли, и раз за разом Йонатан оказывается перед новым выбором, пока жизнь, по сути, не возвращает его туда, откуда он когда-то ушел. «Необходимо быть в движении и всегда спрашивать себя, чего ищет душа, чего хочет время, чего хочет Всевышний», — сказал в одном из интервью Эльханан Нир.
Михаил Ганичев — имя новое в нашей литературе. Его судьба, отразившаяся в повести «Пробуждение», тесно связана с Череповецким металлургическим комбинатом, где он до сих пор работает начальником цеха. Боль за родную русскую землю, за нелегкую жизнь земляков — таков главный лейтмотив произведений писателя с Вологодчины.
Одна из лучших книг года по версии Time и The Washington Post.От автора международного бестселлера «Жена тигра».Пронзительный роман о Диком Западе конца XIX-го века и его призраках.В диких, засушливых землях Аризоны на пороге ХХ века сплетаются две необычных судьбы. Нора уже давно живет в пустыне с мужем и сыновьями и знает об этом суровом крае практически все. Она обладает недюжинной волей и энергией и испугать ее непросто. Однако по стечению обстоятельств она осталась в доме почти без воды с Тоби, ее младшим ребенком.
В сборник вошли рассказы разных лет и жанров. Одни проросли из воспоминаний и дневниковых записей. Другие — проявленные негативы под названием «Жизнь других». Третьи пришли из ниоткуда, прилетели и плюхнулись на листы, как вернувшиеся домой перелетные птицы. Часть рассказов — горькие таблетки, лучше, принимать по одной. Рассказы сборника, как страницы фотоальбома поведают о детстве, взрослении и дружбе, путешествиях и море, испытаниях и потерях. О вере, надежде и о любви во всех ее проявлениях.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.