Чел. Роман - [94]
– Смерть пострадавшего наступила в 0.11. Пульс и мозговая активность отсутствуют. Это по данным ЭЭГ и ангиографии. Самостоятельного дыхания нет. Обменные процессы не фиксируются. Полная мышечная атония. За исключением отдельных фаланг указательного пальца левой руки. Впрочем, действующего кровотока нет и на этом участке тела.
– То есть факту смерти есть документальное подтверждение? Иначе говоря… скажем так… имеются некие объективные показатели? – уточняет мэр.
– Точно так. Но…
– Что «но», доктор?
– Объективно мы наблюдаем и движение пальца, и вполне осмысленный текст, который он набирает. Этому также есть документальное подтверждение.
Белая указывает на ноутбук Линер.
– Этого не может быть, – отрезает мэр, словно защищаясь.
– Я тоже так думала, Юрий Сергеевич.
Кивает Белая с саркастической, чуть вызывающей улыбкой, приводящей главврача в ужас.
– До сегодняшнего дня… думала…
Мэр улавливает сарказм. Пристально смотрит на Белую и понимает, что та не блефует. Всё, что она говорит, – установленный факт, с которым не поспоришь, только время потеряешь, копаясь в медицинских бумажках. Линер же улавливает в голосе Белой и еще кое-что, пока не совсем ясное. Понятно, что это «кое-что» напрямую связано с последним осмотром пострадавшего. Белая, Семеныч, Павлик и отец Линер стали свидетелями чего-то невероятного. Иначе Белая себя бы так дерзко не вела.
Мэр между тем обводит тяжелым взглядом присутствующих. Он словно ожидает комментариев, но все молчат. Тогда мэр хватается за последнюю соломинку, не предполагая, что вопрошаемый совершенно не в курсе дела:
– Главврач подтверждает данные заведующей отделением?
Та в панике вскакивает и поначалу нескладно бормочет:
– А… Да, да…
– Да говорите уже! – повышает мэр голос, и главврач залпом формулирует:
– Маргарите Анатольевне вполне можно доверять. Ведущий специалист и…
Теряет она мысль и мэр возвращает ее не место:
– Садитесь… Понятно всё…
Мэр оставляет листы на столе и сцепляет кисти в замок. Хорошо знакомый с этим жестом секретарь привстает. Такое положение рук – плохой сигнал. Оно не сулит подчиненным ничего хорошего.
– Так… Значит, мертвый у нас живой… И что мне прикажете с этим делать? Чего вы все молчите? Давайте, высказывайтесь… Можно, конечно, оставить все как есть и пойти дальше… Но если всё изначально попахивает… извините, психиатричкой, куда мы придем в итоге? А?
Повисает тишина, которую ровным, спокойным голосом нарушает шеф Линер:
– Юрий Сергеич, позвольте мне?
Мэр расцепляет кисти, махнув ими в знак согласия – мол, ради Бога.
– Я полагаю, что мы можем без ущерба для наших мероприятий оставить этот неразрешимый… смертно-жизненный вопрос как есть. Как некую исходную точку, о которой, как это ни покажется странно, мы можем забыть. Следствие будет продолжено. Феномен будет исследован. Для нас сейчас важно другое: заставить людей разойтись по домам и сделать это как можно скорее и с минимальными, как для общества, так и для государства, издержками…
Мэр расцепляет пальцы и кладет кисти поверх бумаг. Секретарь осторожно присаживается, но еще некоторое время держит спину в напряженном состоянии, дожидаясь первой реплики начальника.
– Ну, положим, мы примем как есть весь этот исходный бред. Извините, по-другому сказать не могу. Но дальше-то как? По тем данным, что мне предварительно сообщили, массовые исцеления в больнице напрямую связаны с пострадавшим. Толпа собралась за тем же… При этом я не совсем понимаю механизм этих исцелений. Объясните… Кто из вас? —
обращается мэр к Линер и Белой.
– Это вопрос прежде всего медицинский, скорее это моя вотчина, – вступает, опережая Линер, Белая.
– Пожалуйста.
– Исцеления тяжелых и подчас неизлечимых больных начинают фиксироваться с момента… Извините, но я по-другому сказать не могу, с момента «смерти» пострадавшего. Прежде всего, на ноги встали те, кто находился в одной палате с пострадавшим, затем это коснулось ближайших палат и вскоре уже всего отделения. На данный момент мое отделение пустует. Чего на моей памяти не было никогда… К утру необъяснимые исцеления были зафиксированы среди больных других отделений. Процесс имеет место быть и в данный момент. Механизм излечения внешне прост – нахождение в максимальной близости от пострадавшего.
– И всё? – удивляется мэр.
– И всё.
– Вы постоянно были при нем?
– Не то чтобы постоянно, но чаще остальных. В последние часы Юлия Вадимовна и ее сотрудник были при нем почти неотлучно.
– Замечательно. Извините, что лезу в такие вещи, но вы на себе это как-то почувствовали?
– Что именно?
– Ну, эту его целительную способность?
– Да.
– А если конкретнее?
Белая кладет историю болезни на стол и заворачивает рукава на обеих руках по локоть, говорит параллельно:
– Три года назад после гибели мужа с детьми в ДТП я пыталась покончить с собой…
Линер меняется в лице, вспомнив фотографию в кабинете Белой.
– Резала вены вдоль. Мои же интерны откачали. Вот…
Белая демонстрирует предплечья. Мэр сомневается:
– Где же шрамы, если вены резали?
– Вот именно! Где они? До часа ночи были. Я хорошо помню… И не только я…
Белая ждет пару секунд и спускает рукава, пряча руки от пристальных взглядов. Мэр не успокаивается:
Жизнь маленького городка идет своим чередом. Горожане даже не подозревают, что в ней могут произойти необычные события, но окружающие горы хранят в себе древние темные пророчества. И однажды те начинают сбываться. Надвинувшаяся колдовская мгла готова поглотить как город, так и все небесное королевство. Его повелительница утратила свои магические силы и теперь не может никого защитить. Казалось бы, все кончено. Неужели мир падет? Неужели из этого нет выхода? Лишь Неисчерпаемый ковш знает имя того, кто придет на помощь.
Олег Васильевич Мальцев — мурманчанин. Работал на Шпицбергене, ходил на ледоколах в Арктику. Сейчас работает в Мурманском высшем инженерном морском училище. Первая его книга — «Движение к сердцу» вышла в нашем издательстве в 1977 году.
В книге собраны рассказы русских писателей о Семнадцатом годе – не календарной дате, а великом историческом событии, значение которого до конца не осмыслено и спустя столетие. Что это было – Великая Катастрофа, Великая Победа? Или ничего еще не кончилось, а у революции действительно нет конца, как пели в советской песне? Известные писатели и авторы, находящиеся в начале своего творческого пути, рисуют собственный Октябрь – неожиданный, непохожий на других, но всегда яркий и интересный.
«Книга эта — не мемуары. Скорее, она — опыт плебейской уличной критики. Причём улица, о которой идёт речь, — ночная, окраинная, безлюдная. В каком она городе? Не знаю. Как я на неё попал? Спешил на вокзал, чтобы умчаться от настигающих призраков в другой незнакомый город… В этой книге меня вели за руку два автора, которых я считаю — довольно самонадеянно — своими друзьями. Это — Варлам Шаламов и Джорджо Агамбен, поэт и философ. Они — наилучшие, надёжнейшие проводники, каких только можно представить.
Пикей, бедный художник, родился в семье неприкасаемых в маленькой деревне на востоке Индии. С самого детства он знал, что его ждет необычная судьба, голос оракула навсегда врезался в его память: «Ты женишься на девушке не из нашей деревни и даже не из нашей страны; она будет музыкантом, у нее будут собственные джунгли, рождена она под знаком Быка». Это удивительная история о том, как молодой индийский художник, вооруженный лишь горсткой кисточек и верой в пророчество, сел на подержанный велосипед и пересек всю Азию и Европу, чтобы найти женщину, которую любит.
«Звёздная болезнь…» — первый роман В. Б. Репина («Терра», Москва, 1998). Этот «нерусский» роман является предтечей целого явления в современной русской литературе, которое можно назвать «разгерметизацией» русской литературы, возвратом к универсальным истокам через слияние с общемировым литературным процессом. Роман повествует о судьбе французского адвоката русского происхождения, об эпохе заката «постиндустриальных» ценностей западноевропейского общества. Роман выдвигался на Букеровскую премию.