Чел. Роман - [39]

И фото прилагается. Но в интервью для телика Лесков призывает людей никуда не ходить. Не создавать толпу. Предлог – возможное повторение теракта. Так давайте определимся: мы вместе или мы никуда не выходим? Сидим по домам. Пьем чай с печеньками. Тупо верим выданной теликами картинке, а не глазам и ушам своим.

Дальше больше. По словам господина Лескова, количество выздоровевших в 91-й больнице не выходит за рамки среднестатистических показателей. Ну, во-первых, никаких цифр нет. Есть ссылка на какую-т чрезвычайно абстрактную статистику. Извините, средние данные по какому отделению? За какое время? «Выздоровевших» – это как? Покинувших больницу на время или насовсем? Хронические, которым сбили кризис, – они тоже выздоровели? И вот те, кого переводят в хоспис через дорогу, они как идут? По какой статье? Господин Лесков ничего не объясняет. Ни удивлюсь, что и цифр никаких нет. Нет у него никакой статистики. Зато, как это ни странно, она есть на улице. Мы походили тут по периметру и опросили людей. За пять минут нашли десяток выписанных за утро. Еще столько же ушли сами, не дожидаясь официальной выписки. Двадцать человек за утро – это много или мало? Смею думать, что много. Но самое интересное, что, судя по ответам, терапия здесь совсем ни при чем. Все опрашиваемые выздоровели как-то вдруг. А была ли болезнь – так и хочется спросить! Кто диагноз ставил и с какой целью? И больные ли это вообще? И кому это массовое исцеление выгодно?

Дальнейшее без комментариев, с приветом господину Лескову. Мой кор опрашивает население. Смотрите, уважаемый, и крепитесь. Так ведь и прогнозы врачей станут оптимистическими. Но вы ведь реалист, господин Лесков. Реалист! Слово-то какое «ненашенское». Нам бы всё чудеса да веру в высшие силы!

– Простите, вы из этой больницы сейчас вышли?

– Да.

– Вы с теракта?

– Нет, у меня с ДТП травмы.

– А что было?

– Открытый перелом правой ноги. Два ребра. Ключица. И руки по мелочи.

– А вы же без костылей и вообще…

– Да. Вот встал и пошел.

– И как вы все это объясняете?

– Никак. Мне, честно говоря, по х…

– А вот тот больной, от которого все якобы вылечиваются.

– Да, говорят, всё от него.

– Вы его не видели?

– Нет. Я в соседней палате был. Ладно, хорош, меня тут встречают… Гриня!!! Глянь, я как новый! Сам в шоке, братан!

– День добрый! Вы, я вижу, с этой больницы?

– Ну, да.

– Что у вас было – травмы или что еще?

– Ожоги.

– Вы с теракта.

– Нет, бытовой газ. Я с области. Особо тяжелый. 80%.

– Но ведь вы…

– Да, ничего. Как новый.

– Какая терапия?

– Не знаю. С утра проснулся. Ожоги все сошли. И пятна не осталось.

– А вы видели того, с кем это все связывают?

– С третьей палаты? Нет.

– А может, там и нет никого?

– Может…

– Вы с какого отделения?

– С онкологии.

– Сами там были?

– Нет. Вот сын. Уже не ходил. Неоперабельный. Собирались домой забирать. А с утра гляжу – играет. Просветили. А там нет ничего.

– Так сразу и нет.

– Так сразу.

– И с чем вы это связываете?

– Говорят, в реанимации кто-то лежит. Вроде от него все.

– А как это от него всё?

– Ну, коснуться там или близко быть…

– А вы видели?

– Нет. Там окна в бабочках, ничего не видно… Ну, я, что уж скрывать, засветло, еще до охраны ходила под окна. Просила.

– Кого просили?

– Не знаю. Бога, кого еще… Ну, и его…

– Кого?

– Да, не знаю я… Бросьте вы… Такое счастье, а они с вопросами…

VI

Репетиция накануне субботнего концерта длится около часа. Пасхальная неделя в храме расписана по минутам. Оркестр и солистов впускают в зал и просят выйти точно в обозначенное время. Отец присутствует. Невиданная редкость. Хористки скопом провожают его восторженными взглядами. Дирижер пытается сойти за старого знакомого, хотя видятся они впервые. Отец заученно расточает улыбки и мимоходом просит Чела сегодня не форсировать голос. Вещи сложные. Даже набившая оскомину шубертовская «Ave Maria» требует внимания. Ее часто поют на вступительных экзаменах. Вещь красивая, трогательная, внешне простая. Последнее обманчиво. Отец иронизирует:

– Сжимаются, как плюшевые мишки, и мычат себе под нос. А на втором ряду хоть надевай слуховой аппарат – все равно не услышишь. Или того хуже – пищат, как детки…

Для Чела обе заявленные «Ave» – пройденный этап. Они легко и на полную грудь даются. Храмовая акустика в помощь. Вертикали на верха тут хватит с избытком. Нужно ее только поймать. А поймав, не терять и держаться. Молитва на то она и молитва, чтобы взлетать.

«Una furtiva lagrima» – тоже своего рода молитва. Потому отчасти и выбрана третьим номером. Конечно, главное – другое. Она из бельканто – пропуск в высший свет. Ее не спеть как надо эстрадно-умильным голосочком с красивой серединой. Ей в жертву, по крайней мере дважды, нужны верха. Какие надо верха. И дилетант услышит. А профи узнает своего в а капелла в финале, когда звучит даже и не голос, а тишина меж слезами Неморино.

«Так и слеза звучит без звука…» – думает Чел. Отец меж тем твердит свое с начала года. Твердит с того январского концерта JDF, испорченного как раз на «Lagrima» чьим-то не выключенным в партере мобильником:

– Пора становиться своим, мальчик. Ты – ранний. Пора.

С утра и на весь день Чел погружается в ноты «Lagrima». Сегодня они наполняются посторонней: девочкой из метро. Как это его ни коробит, ее пальцы не выходят из головы. Память избирательна. Лицо и глаза порой забываются. Шапочка, снуд и мяч черно-желтым фоном ложатся под нотный стан. И сами ноты окрашиваются, приобретая не слышимые ранее оттенки. Мелизмы