Чехия. Инструкция по эксплуатации - [84]

Потому Гриллпарцер застал нас врасплох. Его пьеса "Счастье и конец короля Отакара" (König Ottokars Glück und Ende, 1825) возвращала тему, которая перестала быть для нас интересной. Она лежала в архивах, ею интересовались исключительно книжные черви. А тут внезапно появляется какой-то венец и делает из нее драму! Он пишет о чванливости, о неверности и измене, о плохих чехах и хороших венграх, как будто бы это не Рудольф, нерыцарственность которого вошла в историю, выдумал коварный обман в битве, а его исполнители до самой смерти станут стыдиться за это.

Сами мы Пржемысла видели критически. Когда все у него было хорошо и все удавалось, он летал, словно мотылек, по различным полям, когда же было паршиво — отдал Богу душу на этом вот, Моравском. А если бы, не дай Боже, он выиграл, то передвинул бы центр Рейха на берега Влтавы, и у нас был бы тут какой-нибудь набитый бюрократами Брюссель! Или, еще хуже, сам поселился бы на Дунае, а про нас бы забыл! Не уважал он нашу специфику, чужим хлопотливым мастеровым он основывал города, потому что, якобы, те прекрасно разбирались в делах, а мы только скотину разводили.

То был сторонник союзности, который не понимал чешской уникальности. Расточительный тип и фантаст, не ориентировавшийся в том, что местные графы награбят больше, чем бродячие хвастуны. У Габсбурга грабли были длиннее — его клан душил Европу шестьсот сорок лет. Ибо он умел придать мораль обманам! Он знал, что и кому можно обещать, а потом этого не дать; как уменьшать величие и увеличивать мелочи.

Наши патриоты утверждали, что победивший Отакар нам бы повредил. Мы не одобряли его предателей, но наше возмущение было умеренным. В этом мы, о чудо, были похожи на великогерманцев, по мнению которых все это надлежащее дело должно было называться "Рудольф, начало несчастий".

Но, так или иначе, наш чешский суперкороль (в чем-то Арпад, наполовину Гогенштауфен[99]) был способным парнем. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, совершенно неожиданно умер его старший брат, так что теперь ему уже не нужно было думать о епископской должности, чтобы протянуть руку за королевской короной.

За это папуля приказал посадить его в Белую Башню на Градчанах, а к другим участникам заговора послал палача. Точно так же, как впоследствии в Костржине на Одере прусский герцог Фридрих (еще не Великий, но уже об этом мечтающий) пережил казнь приятеля, с которым пытался совершить подобного рода переворот.

И случайности здесь не совпадают! А ведь Отакар основал город крестоносцев Кёнигсберг, чтобы превратить славян-язычников в немцев-христиан. И подобия идут даже дальше. Отакар означает Одоакр, а Одоакр был "оримлененным" германцем, сломивши шею Римской Империи. Так что, о том, что онемеченный славянин мог теперь сделать то же самое с германской копией Рима, было не пустыми слухами, а пропагандой.

Чем сильнее пытался он завоевать доверие, тем более ему не верили. Когда же потом он стал претендовать на титул Rex Romanorum, было уже ясно, что князья выберут послушного ноля. Могучий род Гогенштауфенов, с которым чехи договаривались, угасал, а Рейх начал шататься. Он уже привык к ничтожным повелителям, и даже нашествие монголов его ничему не научил. Отакару было восемь лет, когда Золотая Орда залила Моравию, и исчезла она только лишь потому, что где-то в степи умер хан и теперь нужно было биться за нового.

Европейцы облегченно вздохнули, но, как обычно, у них имелись и свои собственные драчки. Вот в них Пржемысл весьма отличился. Как единственный наследник трона он сменил замковую тюремную камеру на дворец, да еще и женился на Австрии. Правда, та принадлежала пожилой даме с нулевыми видами на потомка, зато властью Отакар уже мог равняться с отцом. К тому же, Маргарет была вдовой императора, и у нее были выгодные связи.

Брачный рынок королевских семей всегда руководствовался политикой, никак не эротикой, но выбор Отакара был настолько продиктован жадностью, что уничтожал его сексуальное реноме. Пошли слухи: чехи женятся, когда уже ни на что не способны. Чтобы хоть как-то исправить ситуацию, Отакар повсюду говорил, что ему был важен мир, поскольку только он в его роду важен.

Но, когда, благодаря своим имперским связям, король обвел венгров вокруг пальца и уселся еще и на чешском троне, он уже представлял собой приличных размеров империю, которой по-настоящему не хватало наследника. Поэтому Отакар прогнал Маргариту и потребовал от Пешта Кунегунду — в рамках дани за капитуляцию.

Брак состоялся в Посони, то есть в Прешпурке (ныне Братислава), и был он доказательством не только потенций короля, но и его планов. Он прямо намекал на некую Чехо-Австрию, а вот это кое-кому начало мешать. Во всеобщей эйфории появились первые трещинки. То, как отправили бывшую императрицу, было не очень-то элегантным делом, но то, что не возвратили ей Австрию — ее приданого, вообще было явным и извращенным обманом! В Австрии все повесили носы на квинту, в Венгрии все кипело!

У нас же восхищались невестой. Чтобы ее имя не пробуждало каких-то неприличных ассоциаций, ее называли Кунгутой. Вроде как уже мать Отакара сделала его таким более чешским. Поскольку девушка была красивой, мы даже простили ей, что прибывает из страны Белов или Адальбертов, происходящих от нашего епископа Войтеха. Мы убили все его семейство, вот он и сбежал в пусту