Чехия. Инструкция по эксплуатации - [82]

Сам Яначек называет это реализмом, но, возможно, "веризм" был бы лучшим термином.

"Я бы опирался на правду, — напишет он позднее, — вплоть до сурового языка стихий… На этом пути не задерживаются ни при Бетховене, ни при Дебюсси, даже не при Антонине Дворжаке или Бердржихе Сметане, поскольку там я их не встречаю. Я ничего не заимствую у них, потому что им уже нельзя платить".

Веризм жизни относится и к Яначеку. Ольга, умная, с артистическими способностями дочка, влюбляется таким же сумасшедшим образом, как и ее мать. Имеются здесь связи и с миром фортепиано. Только Яначек ведь не герр Шульц, но герой из племени ляхов. Он заставляет дочку, чтобы та в письменном виде отказалась от молодого человека. Но тот ведет себя словно Лаца из оперы Яначека.

Юноша выезжает из Вены, где изучает право, в Брно, с пистолетом в саквояже и звонит в дверь Яначеков. Пистолет, которым он угрожает, к счастью, убивает лишь любовь Ольги. Но по той же самой причине ужасно портит ее отношения с отцом. Только лишь оказавшись лицом к лицу с данной ситуацией, Яначек пытается повести себя так, как когда-то его тесть — с терпением и несколько отстраненно. Поскольку он заразил Ольгу своим русофильством, сейчас он предлагает ей поехать в Мекку славян — в Петербург. Ольга соглашается на это и даже радуетсяю Ее русский язык совершенен, но вот здоровье слабое. На болотистых берегах Невы она заражается тифом и домой возвращается лишь затем, чтобы умереть.

Но, уже находясь на смертном ложе и умирая, она неустанно желает слушать фрагменты оперы, которую заканчивает отец. В особенности, те, где раненный Лаца становится спасителем Енуфы, хотя та и отбросила парня. Ольга умирает, когда ее отец оперу закончил.

Для него этот опус был реквиемом для обоих умерших детей. Потому он желает хорошей постановки. В брненском оркестре нет необходимого количества музыкантов, поэтому Яначек посылает партитуру в Прагу, в Национальный Театр. Только это не только народный, но еще и нарциссический театр. Его директор — тоже композитор, а к тому же режиссер и "эксперт". Если сегодня кто-нибудь и знает его имя, то исключительно благодаря интригам против "Енуфы".

В течение двух лет он не отзывается, множит недоразумения и увертки, пока Яначеку все это не надоедает, и он за собственный счет увеличивает состав брненского оркестра. В 1904 году состоялась премьера. Успех был исключительным. В Брно, потому что в Праге лишь "отголоски". Ведь в городе Б. могут быть постановки исключительно "класса Б"! При этом выдвигается аргумент — сегодня это было бы признано политически некорректным — будто бы Яначек создает не чешскую музыку, а какие-то моравские попевки. Короче, он просто моравский брюзга и сепаратист. В Праге же тем временем ставят "народную" оперу "Псоглавцы" пера упомянутого директора Коваржовица — с настолько всемирным масштабом, что искать за границей было бы напрасно!

Яначек делается уже ироничным, поэтому обращается к автору по фамилии Чех, но при этом писатель над чехами насмехается. Правда, поначалу, по образчику Ницше ("Генеалогия моральности"), в своих "Песнях невольника" он читает им проповеди в отношении бытия господином, но тут же видит, что до них не дошло. Тогда он пишет им повесть "Путешествия пана Броучка", в которой чешский характер представляет буржуа. Пан Броучек — это буржуа, почитающий Господа в господе (пивной), а народ — на собраниях националистов.

Как-то раз он напивается в "Викарце" (ресторан в Пражском Замке), засыпает и просыпается среди гуситов. Но для них он — некое смешное насекомое[96], обладающее свойствами, которые те совершенно не понимают. Поскольку тот — трус, подлиза и педант. Перед вышестоящими он гнул шею, а нижестоящих — пинал. Да, и постоянно на все жаловался — это было нечто вроде молитвы богине по имени Зависть.

Чтение этой книги помогло Яначеку выйти из депрессии. Наверняка он чувствовал себя словно гусит, который проснулся среди пражских жучков. Но это прибавило ему храбрости для написания оперы, которой чехи до сих пор гордятся. Возможно, это же ускорило чудо, которое случилось вскоре. Дело в том, что в Брно появился Макс Брод с предложением перевести "Падчерицу" на немецкий язык. Быть может, тогда чехи ее лучше заметят. Он прекрасно говорил по-чешски и сравнивал опусы на основе их качества, а не адреса, относительно которого они появлялись. Саму оперу он уже видел, тщательно изучал и восхищался ею. Сам он был родом из еврейского меньшинства, которое очутилось вне всяческих направлений, но не на дне. Кроме того, у него имелось чувство контекста как один из критериев качества произведения. Это он спас от забытья Кафку, а Гашека сделал первым чешским автором мирового масштаба.

К тому же, он писал в крупные газеты, в том числе — заграничные. Поэтому он знает, что там, где пространство языка — это пространство ограничения, там можно уходить в маргинализацию; но там, где инструментом является параллель, необходимо выстраивать ряды соответствующим образом. Для Брода главным была не номенклатура, а благородство. Не национальные интересы, но интерес к народам и коммуникация между ними. И все это имеет место в эпоху безумия Первой Мировой войны. Брод желал иметь чешскую "Тоску", а не общественную драму. Идея такого названия принялась за границей.