Чего ждет Кейт - [34]

– «Однажды на матрасе» и есть романтическая комедия, – говорю я.

– Это мюзикл, – поправляет Рейна.

– А ты теперь за Лану Беннет? – спрашиваю я.

Линдси и Эмма обе удивленно открывают рот, но тут же начинают смеяться, и теперь я не могу решить, гений ли я стендапа или грубиянка.

Когда Линдси поворачивается ко мне, на губах ее все еще играет улыбка:

– Я просто хотела сказать, что химию между вами можно рукой потрогать. Мы все ее почувствовали. Скажи, Эм?

– Точно, почувствовали, – кивает Эмма.

– Я уверен, что это называется актерская игра, – скалится Андерсон.

– Я уверена, что к неделе прогонов Кейт и Мэтт поженятся, – говорит Эмма. – Попомните мои слова.

– Это же смешно.

Брэнди и Рейна обмениваются взглядами.

– Никогда не знаешь, как все обернется. – Линдси так и сияет. – По расписанию впереди у вас много плотных репетиций.

– Так. – Андерсон открывает пачку чипсов, вложив в это движение слишком много сил. – А я-то думал, актеры… ну… играют? Ведут себя профессионально? Вы как те блогеры, которые строят теории о том, кто из знаменитостей с кем встречается, только на основании фотографий, сделанных папарацци.

– Не бывает таких, – фыркает Рейна.

– Еще как бывают. – Энди достает телефон.

– Кстати, – говорю я, и мой голос звучит пусто и громко. Видимо, я не в состоянии произнести даже такое короткое слово. Но приходится продолжать говорить, потому что я отчаянно хочу сменить тему. – Вы знаете, когда начнется подготовка декораций?

– Нет. Вряд ли раньше сентября, – отвечает Рейна. – А что?

Энди все еще печатает что-то, яростно вглядываясь в экран. И во мне вдруг рождается странное болезненное чувство пустоты. Все кажется таким странным. Может, просто давление упало.

А может, Андерсон на меня злится.

Но это же невозможно. Мы уже все обговорили. И решили, что все происходящее вокруг Мэтта не имеет значения. И мы слишком любим друг друга, чтобы вляпаться во все это пижонское дерьмо. Мы не поддаемся клише. Мы выше этого.

Возможно, однако, в этой ситуации осталась недосказанность, которую я не понимаю. Нужно собрать мнения по вопросу. Легко. Я просто забью описание проблемы в поисковую строку: «Можно ли разрешать крашу лучшего друга класть лицо на твой живот?»

Н-да. Вряд ли.

Сцена двадцать девятая

Андерсон уходит с обеда на десять минут раньше, и вид у него мрачный и злой. Значит, несколько минут после его ухода я смотрю на дверь, пытаясь решить, стоит ли пойти и догнать его.

И я почти иду.

Но стоит мне приподняться с места, как я замираю, ошарашенная грохотом, который доносится с противоположного края столовой. Чей-то поднос упал на пол, пластиковая бутылка с треском отлетела в сторону, в наступившей тишине отчетливо слышно, как со скрипом крутится на полу вилка. За паузой следует неизбежное: «О-о-ох!» Синхронное, как в хоре.

У меня в такие моменты всегда живот сводит. Не могу смотреть на людей, оказавшихся в неловкой ситуации, даже если мы не знакомы. Да я даже некоторые сериалы смотреть не могу. Мне становится стыдно одновременно с пострадавшими. Похоже, мой мозг не может различить, где начинаются неловкость за других и неловкость за себя.

А еще это чувство… Знаете, когда фронтальная камера запечатлевает вас в момент, когда вы больше похожи на монстра из болота?

Или когда в туалете противно пахнет и тут вы видите кусочек своего отражения в зеркале? Короткий укол от мысли «боже-мой-я-действительно-отвратительна-и-уродлива».

Вот такое. Только вы ощущаете его всем своим существом.

– Ной Каплан. Не может быть, – говорит Рейна.

Я оборачиваюсь, чтобы проследить за ее взглядом, и вижу Ноя. Он стоит прямо посреди столовой. Руки все еще вытянуты так, словно держат поднос, и, не ухмыляйся он во весь рот, я решила бы, что это шок. Несколько пижонов уже скрылись с его бутылкой воды, пиная ее, как мяч. Остальное содержимое его подноса – и сам поднос – просто лежит у его ног.

– Думаешь, он так все и оставит? – спрашивает Рейна.

Я открываю рот, но тут же закрываю снова. Не понимаю, что сказать. С одной стороны, Ной кажется довольным собой, он прямо-таки купается во внимании. И да, насколько я вижу, никаких попыток собрать рассыпанное он не предпринимает.

С другой – я не знаю, насколько сломанная рука позволит ему собирать с пола кукурузные зерна. Не поймите меня неправильно: он все равно мог бы и попытаться. Но меня тревожит, что у него серьезная травма, а окружающие даже не думают подойти и помочь.

Я резко встаю и хватаю со стола горсть салфеток.

– Пойду к нему.

Я иду по проходу, а вся столовая, кажется, так на меня и пялится. Ужасно. Я чувствую раздражение и неловкость. Никогда этого не пойму. Во время спектакля под взглядами десятков глаз я становлюсь непобедимой, наполненной светом.

Но все остальное время это ощущается как-то так:

Фу, лол

неловко жесть, не могу смотреть

Я немного умерла

Я немного умерла

Я немного умерла

– Малышка Гарфилд, – приветствует меня Ной, и в его глазах пляшут привычные искорки. – Мне все-таки удалось привлечь твое внимание.

Простите, он невыносим. Это же его фирменный прием: притвориться, что он страдает от невесть откуда вдруг появившейся безнадежной любви, только ради возможности заставить меня нервничать. При этом, разумеется, пижоны вроде Ноя никогда не страдают от любви. А если это все же случается, объект их страданий – какая-нибудь супергорячая штучка, королева прайда и такая же пижонка. Из тех, знаете, кому суждено потом покорить Голливуд, стать моделью или хотя бы сняться в следующем сезоне «Холостяка». По девчонкам из театральной труппы – во фланелевых рубашках – пижоны не сохнут. В том-то и шутка. Уморительно смешная шутка, ради которой Ной притворяется, будто хочет произвести на меня впечатление. И это я еще не касаюсь вопроса о том, на кого вообще может произвести впечатление валяющийся на полу поднос.