Чего ждет Кейт - [12]

Наши отношения с Райаном сложно описать.

Я их сама не понимаю. Честное слово, иногда на свете нет человека, способного понять меня лучше. Например, когда родители ведут себя по-дурацки и мы одним переглядыванием умудряемся обсудить их поведение. Или когда определенные слова и фразы оказывают на нас одинаковый эффект.

Но потом он сбегает вечером из дома, чтобы попасть на пижонскую вечеринку, или в коридоре дружески приветствует Джека Рэнделла, и у меня сжимается сердце. Иногда я гадаю: разговаривали бы мы вообще, не будь родственниками?

А ведь когда-то мы жизни не мыслили друг без друга. Разница в возрасте между мной и Райаном всего восемнадцать месяцев. Мама называет нас ирландскими близнецами, хотя мы не ирландцы, а полтора года – это значительно больше «окна» для таких «близнецов». Райану в следующем месяце будет восемнадцать, мне исполнится семнадцать в марте. Вместе мы играли в «Хот Вилс», кукольные домики от «Плеймобиль», видеоигры и карточки с покемонами, ходили на Хэллоуин в костюмах Эша Кетчума и Пикачу два года подряд, и да, не хочу указывать пальцем или говорить об одержимости покемонами, но только у одного из младших Гарфилдов на стенке висит светящийся бульбазавр. Ни на что не намекаю.

Ну ладно. Зато у меня есть ключи от его машины.

Из комнаты Райана я сразу спускаюсь в кухню, где на полу спят собаки. В багажнике машины, рядом с перчаткой и парой мячей, меня ждет гитара. Подхватив чехол за ручки, я приподнимаю его и прижимаю к груди.

Обожаю эту дурацкую гитару. Она принадлежала маме, когда та была моложе, но несколько лет назад Райан спас ее из завалов в подвале. Играть он так и не научился, только сделал с ней миллион фотографий для инстаграма[9]. Хештег – «джемим». Никогда не дам ему об этом забыть. Какая же я иначе сестра.

Хотя если совсем уж честно, именно благодаря Райану я вообще играю на гитаре. После того случая с Эриком я думала, что навсегда завяжу с музыкой.

Сцена десятая

Эрик Грейвз. Самый мерзкий парень. Самый мерзкий день. Меня до сих пор тошнит каждый раз при одном воспоминании. Но оно никогда не сотрется. Думаю, это часть моей истории становления.

Итак.

Жила-была королева Кейт Бестолковая, которая в восьмом классе взяла да и влюбилась в сэра Идиота Пустоголового Эрика Отвратительного, пижона 69-го уровня.

Этот факт вообще сложно объяснить. Да, он был симпатичный. Но с самого начала все вокруг было прямо-таки увешано красными флажками. Для начала, Андерсон мое увлечение не разделял. И неважно, как часто я вспоминала тот единственный раз, когда Эрик придержал для меня дверь. Переубедить Андерсона было невозможно: он верил, что Эрик – пустоголовый и отвратительный пижон (и идиот).

Вся эта история была прямой противоположностью истории любого нашего общего краша.

Но в восьмом классе я не обращала внимания на мнение Энди.

И позволила своему мозгу страдать от любви. Я писала имя Эрика в тетрадях. Организовывала случайные встречи в школьных коридорах. Так пялилась на него со спины, что запомнила расположение веснушек на шее. А по вечерам моя зависимость от историй любви особенно обострялась. Почти до уровня химической. Почти еженедельно я вводила себе дозу фильма «Всем парням, которых я любила». Всасывала все молодежные ромкомы, которые попадались мне в библиотеке. А потом банда открыла для себя «Заколдованную Эллу», и я на протяжении нескольких месяцев смотрела ее так часто, что папа мог цитировать ее наизусть. Естественно, я запомнила песню Somebody to Love группы Queen и могла спеть ее точно так же, как Энн Хэтэуэй в фильме. Все было выверено и отточено. Каждая модуляция, каждая пауза, каждая крошечная смена ритма. Даже Король Андерсон Любитель Идеального остался доволен.

И вот вам еще один показатель того, как я себя чувствовала: я даже спела ее для мамы.

И ей понравилось. Мама вообще отреагировала так, как будто услышала сольное выступление в центре Джона Кеннеди. Она вскочила с дивана, разразилась аплодисментами, кричала «браво!». Я потом еще несколько недель слышала, как она хвастается перед своими подругами, тоже преподающими музыку, тем, как четко я проговаривала согласные, как вела себя на «сцене» и как окреп мой голос.

Мне следовало догадаться, что дальше она заговорит о представлении.

Ничего нового в нашей беседе не было. Мама давно, еще с шестого класса, пыталась втянуть банду в выступление на концертах. «Вы четверо так помешаны на мюзиклах, – говорила она. – Откуда это стеснение перед сценой?»

Я никогда не могла ей толком объяснить. Может, дело в контексте? Когда ты поешь в мюзикле, вместо тебя зрители видят персонажа. У тебя есть сценарий. История, которую ты рассказываешь. И тобой руководят.

На концерте есть только ты сам.

Но стоит маме захотеть, чтобы ты что-то сделала, как она превращается в маленький настойчивый бульдозер. Думаю, в тот момент она решила, что мне нужно спеть песню из «Эллы».

Ладно, дело не только в этом.

Конечно, мама этого хотела. И я сразу отказалась. Но и после продолжала представлять Эрика Грейвза среди публики: как он смотрит на меня, будто зачарованный. Непременно из первого ряда. И думает: «Как я все это время не замечал Кейт Гарфилд?»