Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - [99]

«Не хочу, мамка, висеть у тебя на шее». «Что ты, сынок, тебе еще повезло, — успокаивала я его, — посидишь немножко дома, все образуется. Вон другие без ног даже на речку ходят». «Что ты, мама, я полезу в воду, а протез утащат».

Другу он говорил, что хочет вернуться в Чечню.

В тот вечер Юра пришел домой с бутылкой. «Мать, достань стопку, хочу с отцом выпить». Молча хлопнули. Вдруг кинулся к матери на шею, стал обнимать, целовать. Но только потом мы поняли, что он так с нами прощался».

Еще зашел к своей девушке Гале — они собирались через месяц пожениться. Посидели-поболтали, прощаясь сказал, что идет ночевать к родителям.

А сам — на десятый этаж.

И вниз.

В кармане нашли окровавленную записку: «Не вините никого. Я сам виноват. Это все Чечня. Всем пацанам, кто погиб, я завидую. Я всегда хотел служить своей Родине, России. Хотел служить офицером, но моя мечта не сбылась».

— Мы не ругались, хотя общаться с Юрой после Чечни было сложно, — говорит Галя. — Однажды я вышла на балкон покурить. Захожу в комнату, а Юра сидит, слушает песню про Петлюру и рыдает. Я стала расспрашивать, что с тобой, но он ничего не ответил. Юрина мама тоже несколько раз заставала его плачущим под эту песню.

Из справки областного комитета ветеранов Таджикистана и Чечни:

«В Пермской области уже более десяти официально зарегистрированных случаев суицида среди участников чеченской войны. По неофициальной информации — около ста».

— Юра мне иногда снится, — сказала нам его невеста. — «Мы же тебя похоронили», — говорю ему. А он: «Я живой, вы другого похоронили…»

— Унизительные все-таки вещи творились с бедными мальчишками! Как так можно? — допытывалась жена у Ивана Михайловича.

— А-а! — вырвался у профессора сквозь стиснутые губы стон. Он смотрел в газету. Перед глазами мелькали крупные буквы. Буквы плясали, словно какие-то несуразные. Пирогом «чеченского снадобья» затошнило у Москаленко после письма какого-то офицера запаса из Аксайской района, опубликованного в «Аргументах и фактах — на Дону»:

«В начале 1995 года меня направили для прохождения службы в Чечню. Жена как раз пошла в декретный отпуск. Но на мои семейные проблемы никто смотреть не стал, у кого их сейчас нет? Спустя месяц меня сильно контузило. Пролежал без сознания, а затем с частичной потерей памяти около трех месяцев. Так уж получилось, что за это время пришла к жене похоронка, а следом она родила двойняшек-пацанов. Имея на руках казенный лист бумаги с извещением о моей смерти, супруга рассудила так: двух детей ей одной не поднять, а помочь некому. Тут как раз нашлись богатые люди, попросили ребенка на усыновление. Она и согласилась. Только поставила условие цена договора пять тысяч долларов. Усыновители пошли на это потому, что были уверены — малыш из хорошей семьи, а не плод любви алкоголиков или наркоманов, да и деньги для них были невеликие. Так прямо из дома моя половина вышла уже с одним ребенком и сразу в пригороде Ростова купила скромную двухкомнатную квартиру, чтобы переехать из общаги, в которой мы прозябали. А тут последовала весть о моем возвращении. Хотите, — верьте, хотите — нет, но мое возвращение большой радости у нее не вызвало. Она все молчала, печально уставившись в окно, и тихо плакала по ночам. Обо всем случившемся я узнал через год спустя. И тоже стал будто замороженный. Вроде бы виноват в чем-то. Да только в чем? Не я же эту войну придумал! Так и живем, как в полусне, почти не разговаривая. Беру сына на руки очень редко — руки начинают сильно дрожать…»

Будто лошадь в лицо лягнула, — вылезал с выщербленными зубами то один журналист, то другой. Или делались для читателей потрясающие «прибамбасы» с шипящими намеками от зуботычин. Что-то с головным полушарием у ряда публицистов было не в порядке. Не весть какой репортер Михайленко в донской газете «Наше время» присковородил президента Ингушетии Руслана Аушева за то, что он не скажет правду о Чечне, ее должны сказать русские. Может быть он и докопается до истины, но между строк чувствовалась предубежденность автора, будто его после употребления в желудок перекиси взбудоражил кровоток на откровенную отсебятину. «Минуты слабости бывают и у курицы, — усмехнулся Москаленко. — Как мог выставить на обозрение журналист кровоточащую рапу с уколами Аушева? Мы его тем самым оттолкнем от себя!»

Тяжкая десница судьбы упала на голову журналиста, порывисто выплеснувшего на страницы газеты все, что в Чечне было измазано гнилью, бактериями разложения и тления. К сожалению, он был не одинок. «По российскому телевидению показали очередной выпуск «Совершенно секретно», — откровенничал Михайленко, — В нём Артем Боровой обещал вскрыть истинные причины чеченской войны (тоже погибнет в самолете при странных обстоятельствах, как и Рохлин, Лебедь… — Е.Р., М.К.).

Чеченская война — это боль России, кровь тысяч россиян и чеченцев (они быть россиянами не хотят), слезы солдатских и офицерских жен и матерей, разрушенные дома, разбитые надежды.

Все это требовало немедленного разбирательства и неотвратимого наказания тех, кто так или иначе виноват и том, что война случилась. Для того, чтобы в будущем ни у кого не возникло желание повоевать, России необходим свой «нюренбергский процесс». Надо ли говорить, с каким вниманием люди прислушивались ко всему, что так или иначе приоткрывало завесы тайн этой трагедии.