Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - [48]

Но для этого нужно прозреть, пощадить друг друга и понять, что все мы — дети одного Отечества. А это значит — друзья и братья, а не враги и кровники.

Убедительно прошу вас, дорогие соотечественники, ради детей, ради будущего Чеченской Республики, ради всех народов России, отбросив вражду и жестокость, переступив через рознь и недоверие друг к другу, поддержать усилия по восстановлению мира и согласия на всей территории республики, на всем Северном Кавказе».

— Некуда, братцы, деться от политтовара первой свежести, — грохнул кулаком по столу Москаленко. — Впрочем, премьер Черномырдин выгодно отличается от других: не запачкан, не давал команды «стрелять», да и он спокойный, уравновешенный, тверд, четких правил и устоев. Такой России нужен… Может он оттолкнет от себя прилипал — отреченцев, хуливших историю СССР, и будет миротворцем? Конечно, Примакова сюда бы направить, он бы все уладил…

Но обращение Черномырдина не успокоило чечченс-кий народ. Трудно объяснить и разворот дальнейших событий. Вот что пишет журналист Александр Хинштейн в книге «Ельцин. Кремль. История болезни»:«.. В мае 1995 года федеральные войска зажали в горах крупную группировку противника. В тот момент, когда требовалось нанести последний, решающий авиаудар, из Кремля поступил приказ: отставить. Тогдашний главком внутренних войск генерал Куликов сохранил эту предательскую телеграмму до сих пор. Она очень короткая: «Грачеву. Куликову. С 00 часов 1 июня прекратить применение авиации. Причину не объяснять. Ельцин.» Но причина была понятна и без того. Накануне слухачи МВД запеленговали Масхадова, который требовал от своих полевых командиров любой ценой продержаться до полуночи, а потом он «устроит концерт» федералам. «Переговоры на этот счет я веду», — кричал в трубку Масхадов.

Кто из окружения Ельцина вел переговоры с боевиками — так и осталось тайной. С чеченской стороны ими занимался дудаевский помощник Хамаи Курбанов.

В высшем политическом руководстве России рядом с Ельциным находились предатели. Это не паранойя, не бред, это правда. Во многом именно стараниями этих людей война искусственно затягивалась.

Начальник ГРУ Федор Ладошин рассказывал мне, что военная разведка регулярно получала перехваты, когда полевые командиры звонили напрямую в Москву: в Белый Дом, на Старую площадь. О чем это говорит? Вместо маленькой победоносной войны Ельцин получил череду не-прекращающегося позора. Страна с ужасом обнаружила, что хваленая российская армия не может победить горстку полудиких туземцев…»

Вот так был окончательно забыт главный постулат на земле: «Одна человеческая жизнь бесценна и неповторима.»

Где начинаются любовь и ненависть к человеку, где они кончаются? Разве скажешь? Но душевная тревога о других — начало всех начал.

Есть древнее сказание. В нем хорошие слова, а в них хороший и мудрый смысл; человек трижды прозревает на своем веку, впервые — от солнечного луча, упавшего на его колыбель; второй раз — от большого горя; третье прозрение приходит с благими намерениями помочь в беде другому человеку.

Игорь Москаленко вторым и третьим прозрением жил всегда; и когда потерял сына в Афганистане, и ежедневно на службе в милиции спасая людей в поиске бандитов в Ростове…

Но его, видевшего и перевидавшего разное, напрочь сразила чеченская мясочеловековыжималка. Эскалация насилия, разорение городов и сел, уничтожение целого народа — это несмываемое пятно на шинели Верховного Главнокомандующего, это хуже, чем сталинская депортация, гам хоть высылали людей, но давали им жилье, работу, хлебом кормили, детей учили в школе. А здесь Ельцин и Дудаев без объявления войны убивали тысячи военных и мирных людей. Всех под корень срезали не разбираясь, виновных и невиновных. Дать бы подзатыльников тем, кто верховодит по смыслу: авось, да кабы…

Глава 4. КРОВАВЫЕ ДИВЕРСИИ В БУДЕННОВСКЕ, КИЗЛЯРЕ И ПЕРВОМАЙСКОМ

Прячась от чеченского раздрая Игорь плюхался в ласки Наташи. Забывался. Каждый день жена варила для него что-нибудь повкуснее, сытное, есть приглашала, включала видеомагнитофон, где на пленке была снята их свадьба, путешествие в Париж. Она подкладывала в тарелку сырники со сметаной, упрашивала их слопать. Но Игорь ел неохотно, мало разговаривал, хоть и улыбался. Но улыбка была невеселая, какая-то усталая. То ли он погряз в сумятице милицейских будней, то ли горевал от того, что привезли его убитых коллег-омоновцев из Грозного… Он чертыхался, злился, потом вдруг резко преображался, становился тише, задумчивее, чаще присаживался к окну, глядел в сторону Северного кладбища, где лежали товарищи. Глядел, то туда, то сюда, и горечь перемешивалась с ненавистью и к «неумным» властям, к чеченским боевикам — порою хотелось матом выругаться, порой — вскочить, и, была не была, ринуться в Чечню… бить сепаратистов или как они себя называют, национальных героев свободы и независимости Чечни.

Но вспомнит, что нельзя, что на нем лежал груз ответственности о незаконченных «махровых» делах «подпольных» миллионеров, которые решили поживиться за счет государства, о бандгруппах, скрывавшихся от возмездия на Дону, — и злился на себя, называл себя трусом…