Чайльд Гарольд - [22]

И как титан, их дух неутомим,

Мысль громоздил на дерзостном сомненье,

И пали б вновь с небес огонь и дым,

Когда б на все людские ухищренья

Ответом не было с небес одно презренье.

СVІ.

В желаньях, как дитя, непостоянен,

Был первый, весь – изменчивость и пыл,

Умом и сердцем столь же многогранен,

Философа и барда он вместил.

Протеем он всех дарований был,

Безумным, мудрым, строгим и веселым,

Но дар насмешки он в себе носил,

И несшимся, как бурный вихрь, глаголом —

Он поражал глупца иль угрожал престолам.

СVІІ.

Другого ум – пытлив, глубок и точен,

С годами знаний накоплял запас.

И меч его старательно отточен —

Насмешкой важной подрывал подчас

Важнейшие из верований в нас.

Насмешки царь, врагов казня надменно,

Он гнев и страх в них возбуждал не раз;

Его ждала ревнителей гиена,

Где все сомнения нам разрешат мгновенно.

СVІІІ.

Мир праху их! Коль скоро были казни

Они достойны – им пришлось страдать.

Не нам судить, тем больше – осуждать.

Настанет час, когда вблизи боязни.

Надежде суждено во прахе спать.

Наш прах должно постигнуть разрушенье,

А если – так нас учит благодать —

Воскреснет он, то встретит отпущенье

Иль за грехи свои – достойное отмщенье.

СІХ.

Но вновь от человеческих деяний

Перехожу к созданию Творца.

Кончается страница – плод мечтаний,

Что длилася, казалось, без конца.

Где туч и белых Альп слилися грани —

Туда я поднимусь, чтоб взор открыл

Все, что доступно для земных созданий

На высоте, где рой воздушных сил

Вершины горные в объятья заключил.

СХ.

Италия, в тебе запечатлен

Столетий свет, который ты струила

С тех пор, как отражала Карфаген

До славы поздних дней, что осенила

Вождей и мудрецов твоих. Могила

И трон держав! Дана струям твоим

Бессмертия живительная сила,

И всех, кто жаждой знания томим —

С семи холмов своих поит державный Рим.

СХІ.

Я далеко подвинулся в поэме,

В тяжелый час ее возобновив.

Знать, что не те мы и не станем теми,

Какими быть должны; дух закалив

В борьбе с собой, гнев, замысел, порыв,

Любовь, вражду, всевластное стремленье —

Таить в себе, их горделиво скрыв —

Тяжелая задача, без сомненья,

И все-таки ее привел я в исполненье.

СХІІ.

Из слов я песню, как венок, плету,

Но может быть она – одна забава,

Картин набросок, схвачен налету,

Чтоб усладить на краткий миг мечту.

Нам дорога в дни молодости слава,

Но я не молод и не признаю

За похвалой иль за хулою права

Иметь влиянье на судьбу мою:

Забыт иль не забыт – я одинок стою.

СХІІІ.

Мир не любя, любим я не был миром,

Его дыханью грубому не льстил,

Не покланялся я его кумирам

И уст моих улыбкой не кривил.

Я не делил восторгов общих пыл.

В толпе – окутан мыслей пеленою —

Среди других я не с другими был,

Я был им чужд, но без борьбы с собою —

Наверно до сих пор стоял бы я с толпою.

СХІV.

Мир не люблю, мир не любил меня,

Но – честными расстанемся врагами,

Я верю: в нем слова – одно с делами,

И добродетель в нем – не западня

Для слабого; я верю, что с друзьями

Скорбят друзья, правдивые уста

Есть у двоих иль одного меж нами,[175]

Надежда нам не лжет, и доброта —

Не только звук пустой, а счастье – не мечта.

СXV.

О, дочь моя, песнь начинал тобою,

С тобою песнь довел я до конца,

Тебя не видеть – осужден судьбою,

Но всех других сильней любовь отца.

Пусть ты не знаешь моего лица —

К тебе несутся дней грядущих тени,

В мечтах заслышишь ты призыв певца,

Дойдут до сердца звуки песнопений,

Когда мое навек замрет в могильной сени.

СXVІ.

Содействовать развитию ума

И любоваться радостей расцветом,

Следить, как ты знакомишься сама

С диковинным, неведомым предметом,

И поцелуем, нежностью согретым

Отцовскою – касаться нежных щек,

И видеть, как растешь ты – счастье в этом

Найти б я по своей природе мог,

Но этого всего меня лишает рок.

СXVІI.

Вражду ко мне пусть в долг тебе вменяют —

Любить меня тебе предрешено;

Пусть, как проклятье, имя устраняют,

Как тени прав, утраченных давно,

Могила разлучит нас, – все равно!

Хотя б всю кровь мою извлечь хотели

Из жил твоих и удалось оно,

Они и тут бы не достигли цели:

Отнять бы жизнь твою, но не любовь успели.

СXVІІІ.

Дитя любви, ты рождено в страданье

И вскормлено в борьбе: мои черты,

Их от меня наследуешь и ты,

Но только будут все твои мечтанья

Возвышенней, и чище – блеск огня.

Спи мирно в колыбели, дочь моя,

Из горных стран я шлю тебе прощанье,

Тебя благословеньем осеня,

Которым ты, увы! была бы для меня!

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОЙ ПЕСНЕ

Visto ho Toscana. Lorabardia, Romagna, quoi Monte che divide, e quel che serra Italia, e un mare e Taltro die la bagna.

Ariosto. Satira III.[176]

Венеция, 2-го января, 1818.

Джону Гобгаузу, Эсквайру, А. M. (Artium Magister магистру искусств), F. R. S. (Fellow of the Royal Society – члену Королевского Ученого Общества) и т. д., и т. д.

Дорогой Гобгауз. После промежутка в восемь лет между первой и последней песнями «Чайльд Гарольда», теперь выходит в свет конец поэмы. Вполне понятно, что, расставаясь с таким старым другом, я прибегаю за утешением к еще более старому и лучшему другу, который присутствовал при рождении и при смерти того друга, с которым я теперь расстаюсь, – к человеку, которому я более обязан за его мудрую дружбу, чем я могу или мог бы быть благодарен – при всей моей признательности ему – Чайльд-Гарольду за симпатии публики, перешедшие от поэмы и к ее автору. Вполне естественно, что я прибегаю к тому, кого я долго знал и кого сопровождал в далекие путешествия, кто ухаживал за мной, когда я был болен, утешал меня в моих печалях, радовался моим удачам, был верен, когда мне приходилось круто, был надежным советчиком, опорой в опасностях, испытанным другом, никогда не отказывавшим в поддержке – т. е. к вам.