Чайковский в Петербурге - [64]

И все же получилось достаточно торжественно: оркестр играл туш, было много народу, читали адреса и приветствовали юбиляра и дирекция музыкального общества, и А. Г. Рубинштейн, и профессора консерватории, и ученики старших классов.

В те же дни артист французской труппы Михайловского театра Люсьен Гитри, который много раз просил Чайковского написать музыку для своего бенефиса, возобновил свои просьбы. Нужна была музыка к трагедии Шекспира «Гамлет».

Петра Ильича явно не привлекала сейчас такая задача, и он всячески уклонялся от этой работы.

Теперь, воспользовавшись пребыванием композитора в Петербурге, Гитри стал просить его уже лично. В конце концов Петр Ильич согласился.

Приближалась генеральная репетиция, а затем и премьера «Пиковой дамы».

Много волнений принесли они и участникам, и композитору.

«В театральном мире, — писал в своих записках В. П. Погожев, — существует примета: «Шершавая генеральная репетиция сулит удачный спектакль». Этот предрассудок блестяще оправдался на постановке «Пиковой дамы». Шершавости на генеральной репетиции этой оперы было—хоть отбавляй! Состоялась эта репетиция 5 декабря 1890 г. с публикой».

Полны настоящего волнения и заинтересованности записи Г. П. Кондратьева — главного режиссера, ставившего «Пиковую даму». Он регулярно вел свой дневник. В него заносил он все сведения о спектаклях, репетициях, сборах с такой тщательностью, что теперь этот дневник является самой достоверной хроникой театральной жизни его времени. И вот что записал Кондратьев о тех днях: «Вот уже прошли целые сутки, а я не могу прийти в себя от ужаса вчерашнего дня. Это беспримерное несчастье — опоздание Фигнера — из головы не идет!»

Действительно, на репетиции произошел большой конфуз. Фигнер, певший Германа, сильно волновался перед каждой премьерой и, кроме того, пользуясь в театре некоторыми привилегиями, упросил главного режиссера, чтобы ему разрешили одеться дома и приехать в театр готовым для выхода на сцену. Но во время одевания лопнуло трико, и костюмеру пришлось мчаться в театр за другим. Настало время начинать репетицию, а Фигнер все не ехал. И особенно волновало всех то, что в театре присутствовал царь Александр III.

Больше Часа прошло в тревоге й ожидании того, что разгневанный царь покинет театр, и не миновать тогда театральной администрации последствий, о которых страшно было и думать.

Погожев мечется взад и вперед по сцене. То же самое делает Петр Ильич, — он бледен, все время глубоко вздыхает.

Направник стоит у своего пюпитра спиной к сцене и косится на кулису — не идет ли добрый вестник.

Царь с семьей сидит в шестом ряду кресел и с интересом следит за тем, как к Всеволожскому, сидящему сзади него, то и дело подбегают чиновники и, почтительно склонясь, шепотом докладывают: «Фигнера еще нет!»

«Наконец, в чем же задержка?» — не выдержал Александр ш.

«У Фигнера штаны лопнули, ваше величество…» — наклонясь, громким шепотом доложил Всеволожский.

Царь громко расхохотался. Положение было спасено.

После окончания репетиции весь гнев дирекции обрушился на Фигнера. Ему угрожало увольнение из театра. Режиссер валил всю вину на монтировочную часть, представитель монтировочной части винил трикотажного мастера и режиссера, который разрешил актеру одеваться дома.

Петр Ильич заступился за Фигнера.

И это было не единственное приключение во время злосчастной репетиции. Была еще очень тревожная минута.

В сцене на гауптвахте Фигнер, игравший Германа, при виде призрака графини нечаянно столкнул со стола подсвечник с горящей свечой. Он покатился и остановился под краем занавеса заднего плана декорации. Свеча продолжала гореть, и занавес начал дымиться. Наконец показалась рука, убравшая подсвечник со сцены, и все вздохнули с облегчением.

В остальном все прошло благополучно. Репетиция была триумфом композитора и актеров.

Премьера «Пиковой дамы», состоявшаяся 7 декабря 1890 года, прошла блестяще.

Публика сразу приняла оперу — вершину оперного творчества Чайковского. Ее герои были понятны силой своих трагических переживаний; это были люди, близкие героям Достоевского, Тургенева, — мятущиеся, ищущие счастья, страдающие.

«Я помню, как публика вызывала автора бесчисленное количество раз, — —вспоминала артистка Нина Фриде (исполнительница партии Миловзора. — Л. К.), — как при его необыкновенной скромности, нам, артистам, приходилось почти насильно вытаскивать его на вызовы, причем он очень застенчиво раскланивался перед рампой».

После премьеры Чайковскому был дан ужин, на котором он с Направником выпил на «ты».

Казалось бы, успех оперы был настолько блестящ и бесспорен, что прессе оставалось только подтвердить его.

Но нет. Некоторые газеты по–прежнему писали весьма недоброжелательные отзывы. Странно видеть сейчас эту слепоту, это удивительное непонимание. Драматизм, лирика этой замечательной оперы, ее глубокий гуманизм — понятны одинаково, как прогрессивным современникам Чайковского, так и нам, и будут понятны всем людям, во все времена. А бездарные музыкальные рецензенты не поняли ничего: ни потрясающей музыки, ни волнующего сюжета. В «Петербургском листке», № 348 и 349, говорилось, что «новая опера явилась наиболее слабым произведением из всего до сих пор написанного Чайковским в этой области», что «Пиковая дама», даже по сравнению с «Чародейкой», представляет значительный «поворот назад» и что «едва ли можно предсказать этой опере прочный успех в будущем».