Чайковский в Петербурге - [58]
На последней странице рукописи Чайковский написал: «Кончил эскизы 26 мая 1889 года в 8 часов. Слава богу! Всего работал десять дней в октябре, 3 недели в январе и неделю теперь. Итак, всего 40 дней».
За лето Петр Ильич сделал инструментовку балета, причем, по его словам, «инструментовал, как сумасшедший» — безумно торопился и ничем не отвлекался.
Осенью началась спешная подготовка к спектаклю. Все чаще становились встречи и совещания Чайковского, Всеволожского, Петипа и дирижера Дриго. Обсуждали костюмы, декорации. На балет отпускались большие суммы, постановка должна была быть роскошной.
П. И. Чайковский. 1890 г.
Несмотря на то что времени было много, лихорадочной спешки не избежали. В. П. Погожев вспоминал: «То перемены в костюмах, то дополнения к декорациям и реквизиту, то налаживание машинных трюков и движение панорамы, то вставки и дополнения к хореографической композиции, то, наконец, необходимая корректура в партитуре и в оркестровых партиях. Особенно много хлопот было с установкой чудной картины спящего царства. Все это нервировало и Всеволожского, и Петипа, и артистов, и администрацию и, конечно, отражалось на Чайковском».
Балетмейстер Мариус Петипа.
Одновременно с репетициями балета Петру Ильичу пришлось принять участие еще в одном событии в музыкальной жизни Петербурга, в котором играл большую роль. В ноябре 1889 года праздновалось пятидесятилетие деятельности Антона Григорьевича Рубинштейна. Намечался грандиозный концерт, дирижировать которым должен был Чайковский. Петру Ильичу пришлось всю осень прожить в Петербурге: его присутствия требовали заседания юбилейного комитета и репетиции концерта и балета.
Приехав на несколько дней в Москву, он писал брату Анатолию:
«В Петербурге я был так занят, что было невозможно тебе писать. У меня ежедневно были репетиции балета, на коих я присутствовал, впрочем, с большим удовольствием, а кроме того, возня с рубинштейновским комитетом.
Погода стояла в Петербурге… необычайная, то есть совсем летняя. Весь ноябрь <буду> в Петербурге, а также, вероятно, первую половину декабря. Теперь я буду усиленно готовиться к торжественному рубинштейновскому концерту, то есть зубрить партитуры».
Этот большой и ответственный концерт заранее волновал Петра Ильича. Программа была очень сложная. Оратория, которая должна была прозвучать в концерте, отличалась большой трудностью для исполнения, а главное, Чайковский до сих пор никогда не дирижировал чужими произведениями, да и своими начал дирижировать только два с половиной года назад.
Первым концертом в честь Рубинштейна был торжественный юбилейный акт в Дворянском собрании 18 ноября 1889 года.
На нем был исполнен хор «Привет Рубинштейну» Чайковского, написанный специально к юбилею. В программках концерта можно было прочитать: «Кантата бывшего ученика А. Г. Рубинштейна — П. И. Чайковского». Дирижировал автор.
Певший в консерваторском хоре Л. П. Штейнберг — впоследствии известный дирижер, — вспоминал, как выглядел в этот вечер Петр Ильич за пультом. Всегда очень мягкий и застенчивый, и на этот раз он дирижировал с улыбкой. Жесты его были закругленные, без резкости. И несмотря на это, он четко управлял хором и оркестром.
Гораздо труднее было ему на концерте 19 ноября и особенно в дни, предшествовавшие этому концерту. Должна была быть исполнена сложнейшая оратория Рубинштейна «Вавилонское столпотворение».
Чайковский управлял коллективом более чем в семьсот человек. Собраны были все хоры столицы. Сохранилось несколько чрезвычайно интересных воспоминаний об этом концерте и о подготовке к нему. Приведем отрывки из них.
Один из участников этого «столпотворения», скромный хорист, подписавший свои воспоминания псевдонимом «Бемоль», очень подробно и интересно описал, как это было:
«Первая репетиция соединенных хоров… происходила во дворце великой княгини Елены Павловны (теперь Русский музей. — Л. К.). Тут‑то и пришлось мне в первый раз близко увидеть Петра Ильича.
Дело было вечером. Часам к восьми начали собираться хоровые общества…
Не помню уж, кто показал мне симпатичную и совсем уже седую голову Петра Ильича, встретившегося нам в одной из комнат дворца.
Хоры наши заполнили всю залу, назначенную для репетиции… Не без труда разместили нас, причем каждый дирижер встал рядом со своим хором, чтобы направлять на путь истинный своих питомцев, большинство которых были все же любители.
И вот, наконец, все пришло в стройный порядок. Мужские хоры стояли, женские сидели. Наш хор оказался впереди, прямо под дирижерской эстрадой и фортепиано, так что Петр Ильич был у нас все время перед глазами. Взойдя на эстраду, он заговорил с нами, обнаружив самую милую простоту и непринужденность… Все мы притихли в благоговейном молчании, с ожиданием глядя на дирижера… Но вот Петр Ильич взмахнул палочкой в нашу сторону и кивнул головой с повелительным дирижерским взглядом… вся масса хоров огласила залу звуками тяжеловесной, эффектной, многоголосой фуги, изображающей толпы народов, строящих Вавилонскую башню.
Увы! Не успели мы пропеть и десяти тактов, как разошлись самым позорным образом… тенора там, басы здесь. Словом, сущее вавилонское столпотворение. Петр Ильич застучал палочкой. Половина хоров смолкла… но задняя половина залы, не видя и не слыша дирижера, за массой голосов и людей, производила впечатление какой-то лавины, неудержимо катящейся сверху вниз. Тут Петр Ильич пустил в ход все свои средства: он отчаянно махал руками, призывая к порядку разбушевавшиеся хоровые стихии, и, когда они наконец сконфуженно смолкли, попросил начать снова.
