Чайковский в Петербурге - [28]

Несмотря на то что Петр Ильич был исключительно мягок и снисходителен к людям, он оказывался злопамятным, когда дело касалось его музыки. А такие «обиды» очень часто приходилось ему испытывать от петербургских музыкантов — от А. Рубинштейна и директоров петербургского Русского музыкального общества. Мнения петербургских критиков часто казались ему несправедливыми, и, может быть, из‑за этого (по мнению Модеста Ильича) началось временное охлаждение Чайковского к родному городу. В декабре 1867 года его попросили прислать в Петербург для исполнения в очередном концерте Русского музыкального общества его «Характерные танцы», к этому времени переработанные композитором и включенные в оперу «Воевода» под названием «Танцы сенных девушек». Чайковский довольно сухо ответил, что даст их только в том случае, если ему пришлют официальное письмо за подписью всех директоров общества.

Братьям своим он комментировал это письмо в таких выражениях, которые вообще непривычно было слышать от деликатного Петра Ильича. Впрочем, в дальнейшем Чайковский убедился, что в Петербурге группа молодых музыкантов во главе с М. А. Балакиревым к нему относится с интересом и уважением. Н. А. Римский–Корсаков в своих воспоминаниях так писал о первом знакомстве кружка с Петром Ильичом:

«…K Чайковскому в кружке нашем относились, если не свысока, то несколько небрежно, как к детищу Консерватории, и, за отсутствием его в Петербурге, не могло состояться и личное знакомство с ним. Не знаю, как это случилось, но в один из приездов своих в Петербург Чайковский появился на вечере у Балакирева (тот жил тогда на Невском проспекте, д. 86, кв. 63. — Л. К.), и знакомство завязалось. Он оказался милым собеседником и симпатичным человеком, умевшим держать себя просто и говорить как бы всегда искренне и задушевно. В первый вечер знакомства, по настоянию Балакирева, он сыграл нам 1–ю часть своей симфонии g‑moll, весьма понравившуюся нам, и прежнее мнение наше о нем переменилось и заменилось более симпатизирующим, хотя консерваторское образование Чайковского представляло все‑таки значительную грань между ним и нами. Пребывание Чайковского в Петербурге было кратко, но в следующие за сим годы Чайковский, заезжая в Петербург, обыкновенно появлялся у Балакирева, и мы видались с ним».

Впоследствии Петр Ильич сблизился с композиторами молодой русской школы, которую В. В. Стасов назвал «Могучей кучкой», причем все же со свойственным ему большим тактом поставил себя в отношения, совершенно независимые от них. Ни могучий темперамент Владимира Васильевича Стасова, который любил диктовать своим друзьям программу их действий, ни сильная воля Балакирева (о котором Петр Ильич писал как‑то Юргенсону: «Балакирева я боюсь едва ли не более всех людей на свете»)— ничто не заставляло его отказаться от своих планов и убеждений, свернуть со своего пути.

Интерес Чайковского к композиторам «Могучей кучки» со временем не охладевал, а, пожалуй, увеличивался.

Что же касается композиторов балакиревского кружка, то из них больше всех увлекся Чайковским сам Балакирев.

Ярко и сочно, как всегда, об этом писал 19 мая 1870 года Стасов. Это было письмо к сестрам Пургольд, талантливым музыкантшам — певице и пианистке, дружившим с композиторами «Могучей кучки». Он писал о том, как был один раз расстроен Балакирев, узнав об отмене в Москве своего концерта, так, что «он просто чуть не болен», и продолжал:

«По счастью, подвернулся тут как раз Чайковский, который только что утром приехал из Москвы…

Балакирев притащил вчера Чайковского с собой к Людмиле Ивановне (Шестаковой — сестре Глинки. — Л. К.), весь вечер шла музыка, и Милий (Балакирев. — Л. К.) был блестящее, чем когда‑нибудь.

Вообще вечер вчерашний был просто чудесный… мы сегодня вечер проводим все у Милия. Надо же ведь Чайковскому узнать все новое, а надо также и нам слышать, что у него есть хорошего за последнее время.

Братья П. И. Чайковского — Ипполит, Анатолий и Модест. (Публикуется впервые.)

Но вы не можете себе вообразить, что за странность: вы, кажется, уже знаете, какая прелесть его увертюра к «Ромео и Джульетте», — Милий всю зиму играет нам ее наизусть, и не проходит ни одного нашего собрания, чтоб мы ее не потребовали —представьте же себе, что эту страстную, бесконечно тонкую и элегантную вещь сам автор играет какими‑то жестокими, деревянными пальцами, так что почти узнать нельзя. Мы хохотали над ним, а он уверяет, что был беспокоен и трусил (!) компании, перед которою находился. Разумеется, хохот и насмешки удвоились».

Скованность и сухость в исполнении Чайковским своих произведений отмечали многие его друзья–музыканты. Больше всего боялся Петр Ильич сентиментальности в исполнении, и поэтому невольно «засушивал» свои вещи, исполняя их при посторонних.

Пишет сестрам Пургольд и Балакирев. Он так же, как Стасов, просит их: «Нельзя ли собраться всей нашей музыкальной компанией… в среду», для П. И. Чайковского, находящегося в Петербурге проездом за границу и специально задержавшегося до четверга «только для того, чтобы познакомиться с Вами и послушать Вас…»